– Знаешь, психологи утверждают, если в семье начинает пить женщина, то мужчина обязан ей помочь, потому что сама она не справится. Если начинает пить мужчина – никто не поможет, если сам этого не захочет. Твои старания были бессмысленны.

– В тот момент мне казалось, что я смогу вернуть Рому к прежней жизни, да и бабушка была на моей стороне. Но когда она замолчала, и мои слова перестали иметь вес.

– А если бы твой муж пришёл к тебе трезвым, адекватным с предложением всё вернуть, согласилась бы? – Островский резко подаётся вперёд, оказываясь в опасной близости.

– Нет. Вот здесь, – прикладываю ладонь к левой стороне груди, – пусто. Он по-прежнему отец Таси, но лишь один этот факт не перекроет сказанного и сделанного за последние несколько лет.

– Вот только когда увидела Воронова, разволновалась.

– Всё то время, что я нахожусь здесь, мне не даёт покоя вопрос – почему? Почему я осталась с ребёнком на улице, лишившись крыши над головой? Почему он не пришёл на похороны единственного родного человека? Почему выкинул нас из своей жизни, как ненужный хлам? Почему?.. – чувствую, как по щеке скатывается одинокая слеза, но Островский успевает подхватить солёную каплю пальцем. – Вам бы не было интересно?

– Есть вопросы, которые я больше не задаю. «Почему?» – один из них. И тебе не стоит. Ответ тебе будет неинтересен. Люди лгут и выкручиваются, когда их загоняют в угол и, как правило, правду ты никогда не узнаешь.

– Я поняла… – растерянно смотрю в синие глаза, – когда вы говорили о душевных потерях, вы имели в виду веру в людей, да? В обещания и ответы на вопросы?

– В том числе.

– А я верю.

– Это ненадолго, Лена. Вероятно, степень твоего разочарования ещё не достигла критического предела, когда каждое слово сквозит фальшью, и ты, скорее, примешь ложь, чем убедишь себя в обратном. Так проще и привычнее.

– Я не умею врать.

– Я вижу, – кривая усмешка отражается на лице Островского. – Вижу, как распахиваются твои глаза, когда ты удивлена; вижу неподдельный страх, сковывающий твоё тело; вижу злость, которая отражается бесовскими огоньками в серебристой глубине. Вижу. Даже тогда, когда не смотрю. Даже то, что ты прячешь от посторонних глаз в надежде сохранить лишь для себя.

Константин Сергеевич слишком близко и его колени касаются моих, а синева, будто душу вытягивает из меня, сосредоточив внимание на каждом слове. Становится душно, а желание отстраниться и покинуть коттедж нестерпимо жжёт грудную клетку. Диалог взглядов затягивается, и я осторожно поднимаюсь, выворачиваясь из плена мужской ауры.

– Я пойду. Уже поздно.

Подхожу к двери, нажимаю на ручку, понимая, что дверь заперта. Проворачиваю внутреннюю защёлку, когда чувствую за спиной Парето, а, повернувшись, отхожу к стене. Он упирается руками о стену по бокам от моей головы и склоняется, оказавшись в нескольких сантиметрах от лица.

– Бежишь. Что, так противно?

Мы оба знаем, о чём он спрашивает, но Парето подобен детектору лжи, который мгновенно распознает обман.

– Нет.

Отступает на шаг, расстёгивая сначала запонки, а затем пуговицы на рубашке и стягивает её по плечам, чтобы откинуть в сторону. Вся его грудь испещрена глубокими шрамами, а плечи покрыты множеством мелких, но заметных.