— Погоди, мы еще живы, — Добрята сел рядом, откидывая назад волосы, слипшиеся от пота. Он безумно устал.
— Сколько нас осталось, король? — спросил Храмн.
— Одиннадцать, — посчитал Добрята. — Их них раненых двое.
— Славно мы им дали, — усмехнулся Храмн. — Как думаешь, скоро еще пойдут?
— Думаю, скоро, — кивнул Добрята. — У них люди свежие есть, они их сейчас пустят.
Франки пошли на новый приступ почти сразу. И уже через четверть часа Добрята выпустил последнюю стрелу, пробив шею франку, который с хрипом упал с крыши вниз. В этот раз все было по-другому, и его воинов засыпали градом черепицы, от которой они попрятались под навесом. Франки попрыгали вниз и выставили стену щитов против пяти израненных, до предела уставших воинов.
Последний натиск был страшен. Добрята почти и не помнил ничего из того, что было. Кровь, летящая брызгами из под лезвия его меча, выбитые эфесом зубы какого-то франка… Струя алой крови, брызнувшая из чьей-то перерубленной ноги… Все это смешалось в какую-то мешанину звуков, ярких пятен и боли. Боли во всем теле, где, казалось, уже и места живого не было от ушибов и ран. Последнее, что он запомнил, было то, что он остался один, прижатый к стене, с обломком меча в руке.
— Руки вперед вытянул! — сплюнул пожилой уже, суровый мужик с окровавленным мечом в руке. — Тебя велено живым привезти. Вяжи его!
— Вперед, так вперед, — криво ухмыльнулся Добрята, сомкнув руки. Его ладони зашарили по предплечьям. Ведь там, в рукавах, в кожаных ножнах, был его последний шанс. Два длинных, в полторы ладони, четырехгранных стилета. Так называл это странное оружие дядька Зван.
— Пошел вперед! — толкнул его франк, и удивленно захрипел, когда под его ребра вошли с двух сторон два острых шипа из лучшей новгородской стали.
Франк осел на землю, зажимая рану, из которой медленной черной струей вытекала кровь. Не жилец, механически отметил Добрята. Печень пробита. И он, истошно заорав, бросился на ближнего воина, который от неожиданности ткнул его копьем в шею.
— Как настоящий король умер, с оружием в руках, — мелькнула последняя мысль в его затухающем сознании. — Вот бы мамка с батей удивились, если б узнали, кем их Добрята стал. Когда в Ирий попаду, расскажу им… Они упадут просто…
Уже где-то там, бесконечно далеко, погружаясь в бескрайнюю чернильную темноту, Добрята услышал:
— Ты что же наделал, сволочь! Его же велено было живым брать…
Глава 24
День спустя. Там же. Южная Нейстрия.
— Что же мы теперь делать будем, Виттерих? — проскулил майордом Флавиан, с ужасом глядя на изрубленных франков, тела которых валялись вокруг.
Они не успели. Король Хильдеберт и его охрана погибли, взяв по три жизни за каждую из своих. Половина была убита самим королем, о чем недвусмысленно говорили стрелы, торчащие из тел. Конница бургундской знати окружила виллу и перебила оставшихся в живых франков, но теперь, глядя на тело Добряты, они начали понимать весь ужас той ситуации, в которой оказались. Аварская конница их предала, наемников из Словении не ожидается, норманны хотят только разграбить Париж, и умирать за их интересы не станут, а в Марселе у нянек на руках спит младенец Хильдеберт IV, которому и дела не было до всей этой кутерьмы. Он был слишком мал для всего этого.
— Нам конец! — выдал общее мнение Флавиан, а на лицах бургундских фаронов отразилась мучительная работа мысли. Аристократия Галлии всегда, во все времена, предавала своих малолетних королей, как только умирали их отцы. Именно этим они и собрались заняться прямо сейчас, только сделать это хотели половчее, чтобы не попасть на плаху самим.
— Значит так! — рубанул воздух Виттерих. — Грузите тело короля на телегу и поезжайте к Дагоберту. Скажете, что это вы сами его убили, потому что… Ну, не знаю почему… Потому что короля Дагоберта вы любите гораздо больше. Так сильно любите, что даже церковного отлучения не убоялись. В общем, сами придумаете что-нибудь по дороге. А убитых франков бросим в болото. Скажете, что никаких франков в глаза не видели.