– Тише. Меркуцио больше нет. Он больше не страдает.

– Тогда я встречусь с ним очень скоро, и он призовет меня к ответу прямо перед лицом Господа… – Она так вцепилась в мою руку, что чуть не сломала ее. – Похоже, будто нас кто-то проклял, ты не думаешь? За то, что я сделала. Мне надо было быть лучше, Бен, мне надо было… пожалуйста, скажи, что ты любишь меня, хотя бы из жалости, скажи…

– Я люблю тебя, – сказал я, но было слишком поздно: она вздохнула в последний раз, и лицо ее разгладилось. Глаза ее теперь смотрели в небеса, но не с ожиданием, а скорее со страхом. Несмотря на свою юность, моя сестра знала все про свои грехи и осознавала, насколько они тяжелы.

Подоспел бесполезный уже лекарь, а с ним брат Лоренцо, который совершил все необходимые обряды, чтоб проводить мою сестру в последний путь, прямо здесь, на булыжной мостовой, в двадцати шагах от дверей в собор, где ее высохший от старости жених так и не дождался ее клятв и исполнения супружеских обязанностей. Я слышал, как он ворчливо спорил с моим дядюшкой, который, в силу своей практичности, требовал вернуть приданое.

Я одинаково ненавидел Капулетти и Монтекки в этот момент. Единственное, о чем я мог думать сейчас без содрогания, это объятия Розалины и ее губы.

Но если мечтать об этом вчера было глупо, то сегодня это стало просто немыслимо.

Капулетти утверждали, что это наши наемники начали драку, а Монтекки утверждали обратное. Мой дядя предъявил свою мертвую племянницу и охваченную горем сестру взбешенному герцогу, который наложил на обе стороны огромный штраф и велел повесить мальчишку, который нанес Веронике смертельный удар. Его казнили еще до захода солнца на рыночной площади, так что справедливость восторжествовала. Мне не доставила никакого удовольствия смерть еще одного ребенка, а вот бабушка очень оживилась и улыбалась страшной, чудовищной улыбкой, глядя на это зрелище, и даже в ладоши захлопала своими скрюченными, полупарализованными руками, когда его вздернули и он закачался на веревке. Я стоял рядом с дядей, пока старую каргу грузили в ее носилки.

– До чего же злобная старуха, – произнес он. В голосе его звучала та же усталость и печаль, какую чувствовал и я, и он тяжело опирался на свою трость, чтобы меньше страдать от подагры. – Что же, это дело кончено. Пойдем. Нам нужно кое-что обсудить.

– Моя матушка…

– Женщины горюют, – прервал он меня, глядя мне в глаза твердо и мрачно. – Это женская работа. А мужчины должны заниматься мужскими делами. И теперь, когда Ромео так нас подвел, ты должен стать моей сильной правой рукой. Ты поступил очень верно, оставив этого мальчишку правосудию герцога: менее рассудительный человек просто убил бы его, но ты проявил благоразумие и таким образом удвоил вину Капулетти. Ты не так безнадежно глуп и импульсивен, как мой сын. – Он положил тяжелую руку мне на плечо: – Пойдем, мальчик. У меня есть план, как можно использовать в своих интересах бесчинство, содеянное Капулетти. Они сегодня замарались в крови, и казна их пуста. Через два дня Джульетта выходит замуж за Париса – тогда, конечно, они изрядно пополнят свою мошну, но до этого им надо расплатиться за завтрашний пир в честь помолвки. Нам нужно побеседовать с зеленщиками, мясниками и торговцами пряностями – все, кто на нашей стороне, должны очень хорошо понимать, что Капулетти должны получить самый плохой товар по самой дорогой цене. – Он улыбнулся и сжал мое плечо. – Глупые игры, глупые игры… но такова наша жизнь. Пойдем со мной.

Я тронулся было с места, но в этот момент из толпы, отдуваясь, выбралась толстая женщина – кормилица Джульетты, я сразу ее узнал. Сзади нее семенил высокий, худой как палка, унылый слуга. Я смотрел на женщину и вдруг с изумлением понял, что она смотрит прямо на меня и вот-вот начнет бранить меня прямо в присутствии дядюшки.

– Прошу меня простить, – быстро сказал я и отвесил ему торопливый поклон. – Я догоню вас.

Он посмотрел на кормилицу, и брови его сошлись вместе, а потом взлетели вверх:

– Кто это сюда идет?

Мне оставалось только солгать:

– Она из дома Орделаффи. Могу я?..

– Славный Меркуцио еще не предан земле, – сказал он и кивнул: – Спроси, что ей нужно. Я хожу медленно, ты сможешь догнать меня, если захочешь.

И он пошел прочь, а за ним потянулись остальные: моя мать, синьора Монтекки и другие женщины, все они столпились вокруг телеги, на которой покоилось тело моей сестры, покрытое голубым плащом Монтекки.

Кормилица смотрела на эту печальную процессию с таким видом, словно только что ее увидела.

– Господь всемогущий, а я ведь помню времена, когда свадьбы были праздником, без всякого кровопролития… Ах, боже мой, бедная невеста, бедная, все так ужасно, так ужасно, но что теперь уж, только молиться, да простит Господь нам все грехи наши…