— Так снегом дом заметен, — вклинился в разговор я, сделав умный вид.

— Естественно снегом, я не про Машкин дом, а про свой! А если бы не вышла я, так бы и уехала и даже не заглянула? И мужика не показала, я ведь тебя как родную люблю, сколько слез выплакала, когда ты с малышами уезжала, — женщина всплеснула руками, — но помочь, правда, не могла, слишком ответственно, старая я, а их двое, и такие бедокуры.

— Я и не рассчитывала, баб Люсь, — успокоила Маша соседку.

— Так, паркуй свой автомобиль и пошли на чай! А там и чего покрепче найдем, — подмигнула весело женщина и направилась к соседнему дому.

— Надо зайти, обидится, я ее полтора года не видела, тоже соскучилась, — промямлила Маша, склонив голову.

Припарковал машину, помог выти Маше. И отправился за ней по узкой прочищенной тропке от калитки к небольшому дому. В доме пахло едой, сдобой и травами, создавалось ощущение неимоверного уюта. Разделись и прошли к столу. Бодрая старушка суетилась, накрывая для нас на стол. Маша тут же присоединилась к ней. Помыл руки и сел, наблюдая за мельтешением.

— Ну, так, кем будешь нашей Маше, — спросила резко женщина, глядя на меня серьезно, цепко, изучающе.

— Муж, — не задумываясь и не давая Маше встрять, ответил и добавил, — будущий.

Маша смотрела на меня с неодобрением. Поджала губу и нахмурилась. Женщина, не поворачиваясь к ней, расцвела и продолжила допрос.

— А детей ее любишь?

— Очень, это все что осталось мне от брата, роднее их больше и нет никого, — решил не таиться и раскрыть все карты.

— О как, вечно у тебя, Марья, все изподвыверта, — всплеснула руками баба Люся, — а сам то детских дел мастер где? Почему брат отдувается?

— Игнат умер, три года назад, — вклинилась в разговор Маша, — Баб Люсь, ты не выпытывай новости, и без них в деревне есть о чем посудачить, я тебя очень люблю, но не надо.

Теперь старушка поджала губу и насупилась.

— Что ж ты, думаешь побегу разносить о тебе сплетни? Хорошо ж ты думаешь про меня! Я может эти полтора года вся извелась, как ты, что ты, а ты даже не позвонишь, — обиделась женщина.

— Прости меня, баб Люсь. Я неблагодарная, — женщина стала кивать головой, — но правда было не до этого. А сейчас и рассказать тебе нечего. Все вилами по воде писано.

— Ничего не вилами, приедем, заявление в ЗАГС подавать пойдем, — запротестовал я, решил, что надо ковать железо, пока горячо, — Баб Люсь, скажи ей, пусть не артачится. И вообще, — вылез из-за стола, встал на колени перед Машей, обнял за талию, прижался к животу, — Выходи за меня, строптивая женщина, обещаю любить тебя, и наших детей, быть тебе поддержкой, опорой и утешением. Я люблю тебя, сильно люблю. Баб Люсь, прошу у вас руки Маши, раз вы так близки, благословите наш союз, — затих, на Машу не смотрю, сердце того гляди вылетит.

— Пусть для начала она ответит, а то, как же я благословлю, если один из супругов против? — первой ответила баба Люся.

Поднял глаза на Машу, а она стоит застывшей статуей и даже не моргает. Обнял ее лицо ладонями, смотрю в глаза, целую губы.

— Ну чего ты боишься? Маш, ведь не маленькие мы, чем я тебе не хорош? — шепчу в лицо ей.