– Это не мародёры, – возразил Ян, но разъяснять свою мысль не стал.

Чем ближе к центру они подбирались, тем чаще им попадались разбитые магазины вместо закрытых. Казалось, в этом была какая-то логика, но Дарвин не мог её уловить. Он слишком мало времени провёл на улице, чтобы понять: здесь ненавидят жителей посёлка, местные вкладывают в слово «тхари» столько же ненависти, сколько богачи вкладывают гордости. Люди винят тхари в финансовом кризисе, поэтому грабят лишь те магазины, которые принадлежат жителям за стеной. Мелкий бизнес местного предпринимателя здесь, наоборот, стараются поддерживать.

Путь для движения они выбирали не самый людный, но и не глухие переулки между домами. В таких местах обитали только наркоманы и бездомные, поэтому человек в приличной одежде рисковал быть ограбленным. Они избегали сетевых ломбардов и направлялись в частный.

День перешёл в вечер, и Дарвин начал замерзать. Он сложил руки на груди и весь съёжился, из одежды на нём была лишь любимая оверсайз майка с принтом Томми Балькуды, лучшего современного рэпера. Наверное, именно благодаря ему Дарвин начал заниматься музыкой, но мама и няня запретили поступать в школу диджеев, чтобы научиться создавать биты. Они отправили его в музыкальную школу на фортепиано и сказали: «Когда всему обучишься, можешь заниматься чем хочешь». Но иногда, тайком, Дарвин записывал треки и заливал их на «Грайндхаус», самую большую социальную сеть для исполнителей. Чтобы его не узнали, он перед камерой всегда носил маску Гая Фокса и читал только под псевдонимом Эм-Си Разрушитель – это было самое крутое имя, которое он смог придумать. В своих треках он говорил о том, что никого круче нет и он отметелит любого, кто косо на него посмотрит.

Никому не нравилось то, что он делает, пользователи соцсети писали, этот рэп даже лажей нельзя назвать. Даже более опытные рэперы говорили, что это не рэп, а моча. Все комментарии к его записям сводились к тому, что у него нет таланта и ему стоит тратить время на что-то другое. После этого Дарвин садился за фортепиано и играл на нём с утроенной силой, а затем возвращался и зачитывал рэп. Ничто не могло его остановить, даже мнение людей.

У него в голове готовы были десятки текстов, он сочинял их под одеялом, а потом отправлял самому себе на имейл под нейтральными заголовками «Домашнее задание, испанский» или «Расписание экзаменов». Однажды его репетитор испанского чуть не открыл письмо с домашним заданием. Если бы он увидел его текст, Дарвину пришлось бы в этот же день уйти из дома в добровольное изгнание. Он был слишком стеснителен, чтобы показать кому-то, что он сочинял. Тем более неприличных слов в этих текстах было больше половины. А уж если бы кто-то из родных нашёл его канал… он бы гораздо легче признался в употреблении экстази и запивании его водкой.

– Мне нужна куртка, – обратился он к Яну, идущему немного позади него. – И штаны.

– Ломбард уже близко, – ответил тот без какого-либо намёка на сочувствие.

За углом действительно оказался ломбард. Он располагался под табличкой «Ломбард».

– Жди здесь, постарайся не бросаться в глаза, – сказал Ян и ушёл. Было девять часов вечера.

Последний батончик «сникерс», захваченный в доме, ушёл за минуту. Дарвин съел его только сейчас, потому что не хотел делиться с Яном: тот был строен и силён, ему было не понять мучения толстяка вроде Дарвина. Еды больше не осталось.

Сидеть становилось скучно, телефон Ян забрал, а на улице совсем ничего не происходило. Даже уличные музыканты, встречаемые ранее по дороге, здесь отсутствовали. Ради развлечения Дарвин начал пинать пластиковый стаканчик, найденный возле переполненного мусорного бака, и представлять будто он Николо Аллегро, двадцатилетний бомбардир «Вероны» по прозвищу Эль Флако. Стаканчик летал в проходе между жилым домом и служебным выходом небоскрёба, отскакивал от стен, люди на тротуаре иногда оборачивались на него, но быстро теряли интерес. Вскоре и сам Дарвин устал, присел на бетонный пандус, утирая со лба пот, несколько минут не мог отдышаться.

Холод пришёл вскоре после того, как Дарвин остановился. Он запыхался и глубоко дышал через широко открытый рот, сердце готово было покинуть грудную клетку: оно уже стучалось изнутри. Маленькие крошечные иголочки, казалось, впиваются под кожу и вкалывают ему жидкий азот. Время узнать он не мог – телефона нет, по внутренним ощущениям, Яна не было уже больше часа. Короткий взрыв энтузиазма закончился, теперь Дарвин снова хотел домой, несмотря ни на что. Он не человек улицы, почему Ян не может этого понять? Нет на свете более приспособленного к комфорту индивидуума, чем Дарвин, и, наверное, никогда не существовало.

Холод и голод действовали на него не столько физически, сколько психологически. В три года его забрали из дома, в котором отключили отопление за неуплату, он не ел несколько дней, одежда на нём представляла собой старые изношенные лохмотья, ставшие слишком короткими для его быстро растущего тела. Оказавшись в новом, богатом доме, он первым делом начал одеваться в самую дорогую и приятную на ощупь одежду, ел больше, чем нужно, и остановиться было невозможно.

Сколько бы Дарвин ни ждал, Ян не возвращался. Стало совсем темно, и ему пришлось прыгать на месте, чтобы не замёрзнуть. Он лично развеял миф о том, что жир защищает от холода. Взгляни он чуть раньше в сторону ломбарда, заметил бы серый фургон, из которого выбежало шесть человек в камуфляже. Они забежали в здание, в руках у каждого была наготове дубинка. Когда они вышли, тащили Яна под руки с окровавленной головой – сам он идти не мог. Они скрылись внутри кузова фургона, который всё ещё продолжал стоять. Вероятно, люди в форме с помощью телефона отследили Яна с Дарвином сразу же, как только те вышли из канализации.

Не в силах больше терпеть, Дарвин направился к ломбарду посмотреть, что там делает Ян. Дарвину начинало казаться, что тот продал телефон, а деньги забрал себе. На углу дома, перед тем как Дарвин успел перейти дорогу, ему встретился бездомный. Тот сидел на куске пенопласта, а рука, словно намагниченная, метнулась в его сторону.

– Подай старику, мальчик, – произнёс он.

– У меня нет денег, – ответил Дарвин.

– Ты похож на того, у кого есть деньги. – Старик поднял голову, из-под старого грязного капюшона на него уставилось худое небритое лицо, светящееся под уличными фонарями. – Наверняка у тебя в заднем кармане лежит сотня-другая, верно?

– Нет, у меня вообще ничего нет.