– Нет, – решаю я. Смотрю на лицо спящего Тоби. – Сейчас надо думать о будущем.

Он ловит меня на слове.

– То есть ты подумаешь об этом? Подумаешь о том, чтобы от него отказаться? Я думаю, что мог бы снова стать отцом, Джейн. Но не так. Давай заведем ребенка, которого мы захотим завести. Запланированного ребенка.

И тут я наконец говорю Эдварду правду.

Я все поняла еще до встречи с тобой, когда агент заговорил о твоих правилах. Некоторые женщины, – возможно, большинство, – хотят, чтобы их носили на руках и уважали. Им нужны ласковые, добрые мужчины, которые будут шептать им слова нежности и любви. Я пыталась быть такой женщиной и любить такого мужчину, но я так не могу.

Когда я пролила кофе на твои чертежи, я убедилась. Случилось нечто, чего я не могу даже описать. Ты, суровый и сильный, простил меня. Саймон прощал меня, но от слабости, а не от силы. В тот миг я стала твоей.

Я не хочу, чтобы меня носили на руках. Я хочу, чтобы мной командовали. Мне нужен мужчина-чудовище, мужчина, которого другие мужчины ненавидят, которому они завидуют и которому на это насрать. Мужчина из камня.

Пару раз мне казалось, что я нашла такого мужчину. И потом я уже не могла порвать с ним. Когда эти мужчины использовали меня и бросали, я видела в этом лишь доказательство того, что они действительно те, кем себя считают.

Одним из этих мужчин был Сол. Сначала он показался мне омерзительным. Заносчивым, мерзким гадом. Я думала, что его заигрывания ничего не значат, раз он с Амандой. Поэтому я тоже начала с ним заигрывать, и это была ошибка. Он меня напоил. Я знала, к чему все идет, но думала, что в какой-то момент он остановится. Он не остановился, да и я, в общем, тоже. У меня было такое чувство, будто это происходит с другим человеком. Я знаю, что это прозвучит странно, учитывая, чем мы занимались, но у меня было такое чувство, будто я Одри Хепберн и танцую с Фредом Астером. А не пьяная секретарша и сосу старшему менеджеру на корпоративном тренинге. А когда я поняла, что мне не нравится то, что он делает, или то, как он это делает, уже давно было поздно. Я пыталась его остановить, но он лишь становился грубее.

Потом я себя возненавидела. Я думала, что сама виновата, что позволила ему поставить себя в такое положение. И я ненавидела Саймона за то, что он всегда видел во мне только лучшее, а я не была тем, кем он меня считал.

Вот мне и показалось, что в тебе я наконец-то нашла человека одновременно доброго и сильного. Одновременно Саймона и Сола. И когда я поняла, что и у тебя есть секреты, я обрадовалась. Я подумала, что мы сможем быть честными друг с другом. Что мы наконец сможем избавиться от всякого хлама из нашего прошлого, не от предметов, а от того, что мы таскаем в своих головах. Потому что, живя в Доме один по Фолгейт-стрит, я кое-что поняла. Можно сделать то, что тебя окружает, каким угодно вылизанным и пустым. Но это не поможет, если в голове у тебя все равно бардак. Ведь каждому на самом деле только это и нужно – чтобы кто-нибудь разобрался с бардаком у него в голове, правда?

17. Лучше солгать и сохранить контроль над ситуацией, чем сказать правду с непредсказуемыми последствиями.

Верно ☉ ☉ ☉ ☉ ☉ Неверно

– Он был запланирован, – говорю я.

Эдвард хмурится. – Ты шутишь?

– Процентов на десять. – Он начинает расслабляться, но я добавляю: – Я хочу сказать, что мной-то он был запланирован. Вот тобой – нет.

Я перехватываю Тоби покрепче. – Вообще-то, я все поняла в нашу первую встречу, у тебя в офисе. Я сказала себе: с этим мужчиной я бы переспала. Я поняла, что ты мог бы стать отцом моего ребенка. Привлекательный, умный, творческий, увлеченный… Никого лучше тебя мне явно было не найти.

– Ты лгала мне? – недоверчиво спрашивает он.

– Ну, не совсем. Просто, наверное, не обо всем рассказала. – В том числе когда отвечала на самый первый вопрос в анкете, где нужно было составить список всего жизненно важного. Когда теряешь то, на чем стоял твой мир, есть лишь один способ вернуться к жизни.

Я не смогла бы сделать этого нигде, кроме Дома один по Фолгейт-стрит. Колебания, неуверенность в себе, нравственные сомнения – в обычной жизни они могли бы меня парализовать. Но в этом суровом, бескомпромиссном пространстве моя решимость только крепла. Дом вступил со мной в сговор, и во всех моих решениях была чистая простота утраты.