Обратный путь опытный Макс укоротил со знанием дела: буквально за десять минут вывел выбившегося из сил, но упрямо продолжавшего храбриться Станислава на знакомую просеку, уже залитую ровным прохладным светом белесого сентябрьского солнца, – а там шли уже по прямой до латаной асфальтовой дороги, ведущей к высоким ржавым воротам с облезлой надписью: «Садоводческое товарищество "Огонёк"» и печатным плакатом, прикрученным проволокой к прутьям и защищенным полупрозрачным полиэтиленом: «Очаг особо опасного инфекционного заражения»; снизу, для вящего устрашения, был изображен злобно оскалившийся черный череп…

Потянув на себя визгливую створку, мужчины спокойно прошли в очаг и зашагали по заметаемой ранним листопадом гравиевой дорожке. Они уже не помнили, когда перешли на свойское «ты», – вероятно, еще там, в замечательном советском бункере. Теперь говорил, в основном, обычно немногословный Максим, незаметно, но с полным правом захвативший лидерскую позицию.

– Цены нет твоей находке, – ровно звучал его сипловатый тенор, странный в таком солидном мужике, достойным, по крайней мере, звучного баритона. – Крышка люка ударную волну задержит, не только химию. Спасибо большевичкам, на века убежища строили. Видел табличку? Нет? Ну, как же: «Сооружение возведено… – («Низведено», – рассеянно поправил по привычке Стас.) – военными строителями МВО в 1976-1979 годах». Надо же, вентиляция работает – и свет включается, хоть и тусклый. Сдыхает, наверное, аккумулятор… А уж канализация! На дачах у некоторых дырки в будках, а тут унитазы со сливом… Должна быть где-то дизельная с генератором, у которого запас топлива лет на дцать… был… и прочие обеспечивающие системы: вода опять же, фильтрация воздуха – и где это все? – («За той дверью со штурвалом – где еще…», – снова ввернул Станислав.) – Да уж, штурвал прямо как приваренный… Ну, будет время – дверь эту мы разъясним1… – Максим искоса глянул на товарища: понял ли тот прозрачный намек на то, что и он, Макс, не дуболом какой-нибудь, а тоже классику в школе читал… или смотрел, какая разница – но спутник его никак не прореагировал, лишь очки под русым с проседью чубом поблескивали. – Что мы имеем? Пищеблок с электроплитой и кастрюлями – то-то бабы наши порадуются, только плита, скорей всего работать не будет. Коммутаторная с пультами и телефонами – не удивился бы, если б не мертвые оказались, – но это уж действительно из области фантастики. И целых пять кабинетов со столами и стульями, в одном даже ретро телевизор есть, а в другом – аж диван из клеенки, видел? Минимум неделю придется там прокантоваться, пока вся дрянь осядет. Ихнюю дезинфекцию можно и не пережить, а у меня Катюха на сносях… – («А у моей Лели вообще астма, а баллончики с лекарствами вот-вот кончатся, и взять их негде».) – Не зря та, последняя машина проезжала – верю я ей. Вот ни в чем другом не поверил – и правильно сделал, а тут верю. Не сегодня – завтра приедут и зальют здесь все. Передавали же с месяц назад примерно, что теперь для надежной дезинфекции требуется пятикратная доза… Мы, как клопы, и передохнем, если им не сдадимся. А сдаться – это в утилизатор. Я-то что, а вот Катюхе там верная смерть, и сыну тоже… – («Точно – мальчик?») – На УЗИ сказали… Да, и поторопиться бы неплохо – прямо сегодня начнем собирать барахло, припасы всякие, да и таскать их туда потихоньку, а то не ровен час…

Упомянутая машина старательно объехала все закоулки притихшего садоводства уже дважды. Сначала – неделю тому назад, после того, как на тринадцатой линии (вот и не верь после этого в несчастливые числа) некоторое время постояла защитного цвета машина с пунцовыми крестами – военизированная «скорая помощь». Люди в резиновых противочумных костюмах и полноценных противогазах выкатили через резную калитку симпатичной крайней дачки высокие носилки – мелькнуло и исчезло только страшное, иссиня-серое лицо инженерши из Тушино в кислородной маске – а за носилками уныло прошли две ее дочки-погодки… Два раза в неделю до того случая все регулярно сталкивались с ними у автолавки, тогда еще исправно объезжавшей окрестные незараженные садоводства, где укрывались от мора счастливые владельцы подмосковных дач, – поэтому территория и была сразу признана зачумленной и отрезана от внешнего мира. Первая приехавшая после «скорой» казенная машина пролаяла приказ для жителей собраться через день на площадке у ворот «для установления контактных лиц» – а контактным мог с полным правом считаться каждый… Многие не ожидали подвоха и простодушно явились в назначенное время, ожидая, что им просто сделают обязательную прививку, нацепят на запястье неснимаемые браслеты для отслеживания передвижений и объявят о строгом карантине, нарушать который никто и сам не горел особым желанием. Все оказалось несколько драматичней: из загримированного под передвижной медицинский пункт бело-красного грузовичка неожиданно посыпали накачанные парни в химзащите и с автоматами наперевес – и буквально в минуту доверчивые граждане, подталкиваемые железными стволами, были загнаны в крытый кузов (наблюдавший из-за живой изгороди соседский мальчишка слышал, как несчастные колотились внутри, будто в газовой камере), – и грузовик невозмутимо отбыл развозить пойманных по обсерваторам, быстро и метко прозванным в народе «утилизаторами», ибо пока никто не видел ни одного человека, вырвавшегося оттуда на своих ногах или даже ими же – но вперед…

Максим и Станислав с женами благоразумно оказались в малом числе тех, кто в тот мрачный день догадался спрятаться, запершись в темном доме и навесив замки на ворота снаружи, но в небогатом поселке, где тесно жались друг к другу, в основном, крашенные в веселенькие летние цвета типовые двухэтажные дачки из бруса и с кружевными верандами, жизнь с тех пор нежданно превратилась в спартанскую. Электричество в предположительно пустом садоводстве вырубили уже вечером скорбного дня, а местная телефонно-интернетная вышка омертвела через неделю. Разразилась холодильниково-электроплиточная катастрофа, выгнав беспечных дачников, не озаботившихся приобретением дровяной печи, на участки, к быстро реанимированным в коллективной памяти туристским кострам с котелками. Умелец-Макс сложил у себя во дворе кирпичную плиту с железным листом, на которой сам ухитрялся готовить нехитрую еду для беременной жены. Какое-то время за крупами и консервами еще ездили на личных автомобилях в недалекие сельпо и даже оставшиеся сетевые магазины – но продуктовые точки закрывались из-за инфекции одна за другой, и карантинные сидельцы вынужденно сушили сухари и переходили на еще недавно высмеиваемые некоторыми домашние «закрутки» и свежие дары своей неплодородной и, по упорным слухам, насквозь отравленной бациллами земли…

А вторая машина с матюгальником проехала накануне, и гугнивый голос репродуктора обращался уже непосредственно к тем, кто не повиновался первому призыву: «Внимание граждан, незаконно укрывшихся в очаге! Вам рекомендуется самостоятельно явиться до конца недели в передвижной медицинский пункт для дальнейшей обсервации до конца инкубационного периода! На вашей территории будет произведена тотальная дезинфекция с последующей компенсацией материального ущерба! Повторяем! Внимание граждан…»

– Как думаешь, Стас, эта зараза действительно через почву и воду передается? Ты ведь ученый, может, знаешь? А то мы грибов насушили, и яблок у нас в этом году немерено. Клубнику и смородину, правда, еще до всей этой истории Катюха сварила. То есть, когда только начиналось.

Станислав остановился по традиции протереть очки – а на самом деле тайком отдышаться от быстрого хода. Они пошли тише по вымершим линиям, и Макс незаметно озирался: не приметит ли где-нибудь первых дачных мародеров…

– Я, Максим, ведь не биолог, а историк… Леля – литературовед… А вот дети у нас врачи – оба. Так что, может, действительно, знаю больше других… Так, чуть-чуть… В меру своего гуманитарного понимания, – охотно сказал учитель, которому сначала было не разговорить товарища, а потом в его речь слова не вставить. – Они ведь, и сын, и дочка, оба педиатры. Ваня – хирург, Леночка – терапевт, как положено. Только вот, когда… по-настоящему… началось… ну, все это… их обоих на ходу переучили на инфекционистов – и в обсерваторы.

– И ты молчал?! – развернул его к себе, схватив за плечо и остановив, Максим. – Ты знаешь, что там по-настоящему, а не по слухам, делается? И молчишь?!

– А почему, ты думаешь, мы с Лелей спрятались? – мягко, по-интеллигентски, но все же огрызнулся, уверенно высвобождая плечо, историк. – Когда еще они не всегда жили там, а домой ходили, и связь с Москвой была постоянная, удавалось созваниваться. А теперь их там закрыли всех – врачей и больных вместе, сам знаешь. И все. Тишина. Леля моя каждый день плачет – живы, ли, нет ли – один Бог знает. Одна надежда – что у медиков какие ни есть – а противочумные костюмы толстые – правда они в них там в обмороки падают, но все-таки… Потом – несколько ступеней дезинфекции, красная зона, желтая, зеленая. Спальные комнаты для врачей в тех же ангарах, но в особом отсеке… Да ведь не герметичный же это бункер – значит, все равно перелетает зараза по воздуху! Знаешь, это какая-то невероятная инфекция, просто фантастическая, никогда такой на земле не видели! Вроде, чума, а вроде – и не чума. Вакцина старая на контактников, например, не действует – это Леночка под большим секретом рассказала. Потому и увезли всех наших, а не вакцинировали. Инкубационный период у чумы раньше не больше десяти дней был, а теперь иногда до месяца доходит – и человек заразен все это время, точно так же, как когда уже болеет! Так что мы с тобой сейчас вот друг против друга стоим – а ведь, возможно, кто-то из нас заразился от той семьи, и прямо в эту минуту дышит другому в лицо и заражает… Может, мы жен уже заразили, а может, – жены нас: они-то верней с той женщиной-инженером, как ее там… разговаривали!

– Ни хрена ж себе – «пестик»… Я-то думал, как в прошлый раз – помнишь, лет десять тому, вирус какой-то китайский прилетел: снова по телевизору страху нагонят, походим пару-тройку месяцев в респираторах – ну, понятно, умрут самые слабые, но мы-то! А выходит, «пестик»-то этот – прямо серийный убийца! – растерянно пробормотал Макс, и с его лица впервые за все время, что Станислав знал соседа, сбежало выражение спокойной уверенности.

– Рestis, а не пестик. Yersinia pestis по-латыни, если точнее. Чумная палочка. И не серийный, а массовый. В средние века по пол-Европы несколько раз выкашивал. Трупы прямо на улицах валялись – убирать некому было, все умерли… И на Русь приходил несколько раз, а как же – правда, не с такими последствиями… – Стас задумался и вдруг выдал нараспев: – «Только выйдоша из города пять человек и город затвориша…». Это из летописи… Пять человек из всего города, Макс. А города тогда уже десятками тысяч население насчитывали. Вот и подумай сам, во что мы влипли.

Максим сглотнул, дернулся туда-сюда его похожий на грецкий орех крепкий кадык:

– Я не за себя… За Катюх… Катюшу и мальца… Она на двадцать лет почти меня моложе. Восемь раз скидывала – это я тебе по секрету, сам понимаешь… А тут до девятого месяца доносила – я ее, как хрустальную вазу… Впервые дрожу, как щенок под крыльцом. Давно ничего не боялся – отучили быстро: на Первую Чеченскую, считай, пацаном загремел – тепленьким, необстрелянным, прямо из учебки. И не схватил бы пулю в брюхо на блокпосте – Грозный бы брать пришлось. Беспалый, сука, наших парнишек, вчерашних школьников, в это месиво кинул, а потом чеченам сдал… Чтоб ему в аду гореть! Это я серьезно. А Вторую – контрактником уже прошел до победы…

– Давно горит, будь спокоен, – сурово перебил Станислав, на секунду окаменев лицом, и добавил жестко: – Я тоже серьезно.

Макс глянул на него быстро, с пронзительным вниманием: не такой уж и хлюпик этот учитель, как поначалу казалось; странные они все… Ну, не все, так некоторые: соплей, кажется, перешибешь, а на поверку, выходит, и пуля не всякого возьмет. Ну, чисто персик: мягкий снаружи, сладкий – а внутри костища такая, что живой зуб как не фиг делать сломаешь.

– Но ведь чуму же победили в прошлом веке? И лечить умеют – антибиотиков эта бацилла… чумная палочка… боится ведь? – нерешительно спросил он.

– Ну, я не специалист, не знаю – но раньше боялась. Только вот когда с дочкой по телефону говорил… – голос Станислава на миг осип от острого воспоминания о звенящем в трубке самом дорогом на свете голосе, – …то она сказала, что теперь не боится. Плевала эта бацилла на все антибиотики вместе взятые. Мутировала она, вернее, какой-то там ключевой ген в ней мутировал. И даже не ген, а одна его, если правильно понял, вроде как буква: аминокислота. Была привычная, родная, можно сказать, чума – во всяком случае, предсказуемая и вообще полумифическая. А стала небывало агрессивная, практически новая болезнь, за три-четыре дня сводящая здоровых людей в могилу. Врачи стоят над ними в костюмах для химзащиты (обычные противочумные не всегда спасают, так-то вот) – и разводят руками в немом ужасе, потому что больной прямо на глазах выкашливает собственные легкие… И так в Москве, Питере, во всей России, Европе, Азии, обеих Америках и уже Африку зацепило. Про Австралию не знаю – интернета нет, а Леночка не сказала… Две недели назад. А Ваньку нашего я вообще месяц не слышал, и у Леночки с ним в Москве никакой связи. В красную зону они телефоны не берут – запрещено, а в зеленой… Надеюсь, что просто они в ней в разное время оказываются – не в одном ведь обсерва… утилизаторе… работают – вот и не поймают друг друга никак… Во всяком случае, Лелю мою я именно так успокаиваю. А себя… – учитель замолчал и ускорил шаг.

– А что, там действительно – того… совсем не лечат, что ли? Если попал туда, то все? Гарантированный покойник, да? – прошептал Максим, шагая с соседом плечом к плечу.