Не дай Бог никому его пережить. Такой химически чистый ужас. Потому что приходит он внезапно, охватывает тебя целиком и парализует. Да, именно парализует. Он смертельно опасен, потому что можно умереть. Да, именно умереть. Даже если это длится несколько секунд, забыть их не в нашей власти. Даже если произошло недоразумение. Даже если это наша вина или просто дурость…
Было это почти в прошлом веке, то есть, ровно в двухтысячном году. У нас с женой – это была вторая моя жена, и звали ее Ася – выдалась свободная неделя после нескольких долгих месяцев работы – так получилось. И мы решили вырваться на дачу – да, да, вот на эту самую, которой больше нет, но, по крайней мере, власти обещали возместить убытки… Просто глотнуть свежего воздуха, чуть-чуть расслабиться и, как сейчас говорят, «слить воду».
Короче, приехали под ночь – и слили. Э-э… внутрь. И не воду. Открыли бутылку водки, распили, но так устали, что не взяло. Бывает. Тогда распили бутылку мадеры – и, подействовало, к счастью, а пока лечились – так и печка протопилась. Повалились спать (заслонку закрыть забыли, и все тепло в прямом смысле ушло в трубу – но эта мелочь выяснилась потом) – как «убиенные воробьи». Через несколько часов я проснулся оттого, что очень хотелось пить, открыл глаза – а темнота совершенно непроглядная. Ну, то есть, ни лучика ниоткуда, ни просвета… А о том, что мы на даче, я спросонья – и с бодуна – полностью забыл. В кромешном мраке подскочил на кровати, ужаленный страшной мыслью: ослеп! Потому что невозможно же не видеть вообще ничего: хоть какой-то свет в нашей московской спальне сквозь плотные шторы всегда пробивается! А тут ничего, хотя глаза широко раскрыты. Даже из орбит лезут. Меня выбросило из постели, я метнулся с кровати – и натолкнулся на неожиданный стол, упал на него и угодил рукой в открытую коробку конфет. Это сразу вернуло память: все в порядке, мы же на даче! Приехали поздно, поэтому ставни не стали открывать, отложили до утра! Понятно, почему темно! Я испытал облегчение, смешанное все же с некоторым недоверием, и по стеночке двинулся наощупь к выключателю, которым еще перед сном прекрасно зажигал бра. Я его нашел, и он щелкнул – но свет не зажегся. Перед глазами по-прежнему стояла чернота. Такая, знаете, ничем не разбавленная…
Тут я вспомнил – проклятая начитанность! – «Камеру обскура» Набокова, где описана примерно такая же сцена, когда герой пытается включить лампу, не зная, что полностью ослеп. В груди как кипятком плеснуло – не пожелаю и врагу такого ощущения! Кипяток превращался в какой-то гейзер и заливал мне внутренности, сердце оборвалось и упало куда-то. Ужас тех минут не передать. Я лихорадочно щелкал выключателем без всякого результата, потом вдруг что-то щелкнуло внутри меня: может, лампочка перегорела? Не помню, как добрался до другого выключателя – того, что включал всю люстру. Ударил по нему. Эффекта ноль. Еще раз – то же самое. Так пришла одна из самых страшных минут моей жизни. Были и другие, связанные с потерей или страхом потери близких – только они были страшнее. Прошла минута – но сколько она в себя вместила! Я успел прожить всю оставшуюся жизнь – с поправкой на полную слепоту… Вынести это было нельзя – и я, вероятно, закричал…
В ответ защелкала настенная лампа около постели жены – так же бесплодно – но я ничего другого уже не ждал. «Свет, что ли, отключили?» – спокойно пробормотала она – и сразу же вспыхнул экран ее телефона, которым она силилась осветить пространство и понять, что со мной стряслось… Тогда были такие неуклюжие телефоны с кнопками, антеннами и ма-аленькими желтыми окошечками…
Я сполз на пол и так остался. Да, действительно, это отключили свет – и дали только в полдень, благодаря чему разморозились и слиплись пельмени в холодильнике.
Но с тех ужасных минут я как-то по-другому смотрю на мир. Он стал более драгоценным, мелочи как смело… Какие, позвольте спросить, пельмени? Бог миловал. Все остальное с Его же помощью переживем…
В кухне стало тихо. Совершенно. В этот момент каждый – снова за счастливым исключением маленькой девочки Оли, вспомнил свои ежеутренние просыпания здесь, под землей. Особенно первое. Вспомнил – и содрогнулся. И подумал: может, и переживем… а может….
– Теперь я, – слегка осипшим от еще не вполне переваренного впечатления почти крикнул Митя. – Я вспомнил, как мы с классом однажды сходили в цирк… Это в начальной школе еще было… Я тебе, мама, не говорил тогда – сам не знаю почему. Наверно, боялся, что ты расскажешь папе, а он меня накажет. Потому что он меня всегда на всякий случай наказывает… Ну, в общем вот как все было.
История четвертая,
Это не обычный был цирк, а такой, как большая брезентовая палатка – шапито, кажется… Было объявлено, что выступать будут БЕЗ КЛЕТКИ, и полностью уверены в своих животных… Почему это не ужаснуло нашу учительницу? Может быть потому, что в начале двадцатых годов, если помните, ужасные и фантастические события как-то вошли в норму, бдительность граждан притупилась… Это я теперь, когда я взрослый… почти… я все понимаю, а тогда… Львы без клетки? Ну и что?
Места у нас были в четвертом ряду, мы с ребятами все отлично видели. Дрессировщиков было двое – мужчина и женщина, не помню их фамилии. И до поры до времени все шло хорошо – звери прыгали, куда им велели, ходили на задних лапах… Я прекрасно замечал, что животные делают свои трюки безо всякой охоты, да и выглядели они не очень хорошо: было понятно, что их мало кормят и много бьют. Несчастными казались эти львы и тигры – но мы и все другие зрители веселились, ничего не подозревая.
Настал момент, когда зверей рассадили на тумбы по окружности арены, готовясь к показу какого-то нового трюка. Один лев у меня на глазах махнул лапой – может, даже случайно – и в одно мгновение вышиб хлыст из руки дрессировщика. Хлыст отлетел далеко, а безоружный дрессировщик попятился. И вот тут у зверя на морде, которую я отчетливо видел, появилось выражение, которое даже я, первокласссник, легко прочел: «О-о! Так ты остался без этой штуки, которая делает больно? Ну, сейчас за все мне заплатишь…». И тело льва напряглось, готовое к прыжку… А другие звери, мгновенно оценив обстановку, очень заинтересованно и дружно забили хвостами, повернувшись кто к мучителю – а кто и к мучительнице, которая стояла в те секунды спиной, грозя своим хлыстом тиграм на другой стороне арены… Дрессировщик беспомощно оглянулся, не решаясь звать на помощь… Я похолодел, потому что как-то в один миг представил, что сейчас начнется: голодные звери сначала расправятся с ненавистной парочкой, и через несколько секунд рванутся в зал, полный женщин и детей, где возникнет паника. Мы все слишком близко, так что убежать явно не успеем… Как это все пронеслось в сознании за такое короткое время, – не знаю, но другие люди говорят, что в минуты опасности так и бывает.
К счастью, дрессировщица успела обернуться, сообразить, что к чему, – и бросилась на помощь напарнику. Она подскочила к «провинившемуся» льву и стала на глазах у всех буквально избивать зверя хлыстом – только слышен был свист и удары – по морде, по туловищу, по лапам – тут уж было ей явно не до этики… Напарник тем временем подобрал свой хлыст и для острастки прошелся им по мордам ближайших львов – и жестко, наверно, прошелся, потому что они сразу стали кроткими, как котята. О бунте никто из них больше не помышлял, представление пошло своим чередом… Но момент, когда артисты упустили контроль над своими дикими зверями, совершенно точно – был. И угроза существовала реальная. В этом я ни минуты не сомневаюсь. Вот. Сейчас рассказал – и как будто снова там побывал, на том представлении… Уф… Хорошо, что я маленький был и не успел толком испугаться…
– Нет, хорошо, что я ничего не знала… – задумчиво прошептала Татьяна, но в зловещей тишине ее услышал каждый. – Спасибо, что не сказал… Это могло бы отравить мне всю жизнь… А теперь все равно уже…
– И говорит, как пишет, – с улыбкой пробормотал Станислав.
– Точно! Чума все спишет! – разряжая обстановку, хлопнул ладонями о стол Макс. – Ну, вы и горазды байки травить, ребята, я аж испугался. А еще говорили, чтоб я о войне не рассказывал. Но у вас тут на гражданке, смотрю, и своя война нехилая… Ладно, я вам сейчас тоже расскажу, только не такое страшное. Хотя, как сказать. В общем, Катюха помнит, что я курил, как три паровоза, – и уж здоровье подкашивать стало. Сто раз зарекался, бросал, держался, срывался, сам себе противен стал – в рукопашную ходил – и ничего, а тут с какой-то сра… дурацкой привычкой совладать не могу. А потом бросил враз… Помог добрый человек… Уже лет двенадцать прошло или больше…
История пятая,
Четверть века постоянного курения – это вам не кот начхал. С девятого класса, когда на переменах мы выскакивали на улицу в любую погоду в школьной форме – и неслись в ближайшую подворотню, носившую негласное уютное название: Клуб «Дымок». И по тридцать девятый мой день рождения включительно. В промежутке много чего происходило: докуривание чужих «бычков» в тяжкие дни, когда завязывал; стреляние ночью у соседа нескольких папирос «Беломор» – с последующим изготовлением фильтра из ваты; жалкие попытки бросить с помощью никудышной силы воли; страшные клятвы и священные обеты… Не помогло ничто. Курил ночью в форточку, косясь на спящую жену, полоскал рот одеколоном, чтобы отбить запах, оклеветывал перед Катюшей коллег, якобы, обкуривших мою куртку…
Пока однажды, просто идя по улице, не испытал страшную, непереносимую боль в левой ноге под коленом, в икроножной мышце. Такую, что не мог даже проковылять несколько шагов. С того места, где остановился, и «увезла» скорая. В приемном покое совершенно здоровую на вид, но одеревеневшую ногу осматривал хмурый в конце ночного дежурства хирург. «Курите?» – мрачно спросил он. Я убито кивнул. Он встал: «Короче, дела такие. Эту-то ногу мы вам сегодня отрежем. Будете продолжать курить – через полгода-год лишитесь и второй». И ушел. Дар речи я потерял сразу и полностью. Тем временем меня отвезли в палату и водворили под капельницу. Говорить я не мог еще очень долго. Только мычал. А потом начал биться, срывать иглу и реветь, как тигр. А еще, извините, обильно писать в утку, потому что у капельницы была побочка… К вечеру тромб, образовавшийся в подколенной артерии, рассосался от лекарств, еще неделю меня продержали в больнице и выписали на своих ногах. Про сигареты я даже не вспомнил. Оказавшись дома, увидел смятую пачку и содрогнулся от ужаса – нет, нет, ни за что, никогда!