Я посмотрела на мать. Ее губы скривились, словно она собиралась заплакать.

— Ну что ты, мам, все нормально. — Я обняла ее и быстро чмокнула в щеку. — Я попью чай в комнате. Не буду вам мешать.

Я смотрела телевизор, когда заявилась Ника. В нежно-розовом платье. Если я что-то понимаю в одежде, куплено оно было не на китайском рынке и даже не в дорогом универмаге, а в бутике, где зеркала режут глаза, как лазерные лучи, а продавщицы надменны, как английские принцессы.

— Привет!

— Привет! — буркнула Ника. — Что смотришь?

— Какую-то бодягу.

— Если это бодяга, то чего пялишься?

— А что еще делать? Ника фыркнула.

— Заведи себе классного трахальщика. Слабо?

— Кандидатуры не устраивают. Планка слишком высока. Не то что у некоторых… Готовы всегда. Готовы везде…

Ника встала напротив меня; подбоченившись.

— На меня намек?

— Нет. На других.

Ее лицо налилось кровью, и я подумала, что скоро она станет вылитым папашкой. Тот тоже от любого пустяка багровеет и психует.

— Не люблю я твои шуточки!

— А что ты вообще любишь?

— Многое. Но тебе эти вещи недоступны. Например, это платье.

Я делаю вид, что платье — ничего особенного.

— От Дольче анд Габбаны? — ехидничаю я. Лицо Ники внезапно озаряется радостью.

— Представь себе — да. Попала в точку. Дольче анд Габбана. Хоть в чем-то ты кумекаешь!