Мост шпилькой впился в берега. Прямой и гладкий, он выглядывал издали, с Кораблестроителей, похожий на отражение Наличного моста: по нему она шла. Невысокая, очень прямая, в голубых джинсах и сером приталенном пальто брюнетка шла, глядя никуда и сразу всюду. Подошвы белых кроссовок сливались с землёй. Моросил дождь.
Близилась ночь. Стемневшее небо улыбалось облаками. Дома, причёсанные на косой пробор, мерцали зазорами окон. «Гребень в топазах. Золотой гребень, – подумалось ей. – Уценённая роскошь: не все камушки целы».
Она любила древние вещи и живые образы, любила их совмещать. Для неё (как и для многих, по малолетству читавших без просыпа) реальность представала разной, в зависимости от уровня погружения и точки обзора. Туча угрожала погрузить прохожих под воду. Точки капель становились крупнее, ложились ближе друг к другу.
Через дорогу, между цветочным магазином и вагончиками быстрого питания, насупленный мужчина, окружённый сладостями, пытался их продавать. Никто не останавливался.
Пешеходный переход вёл прямо к метро. Зелёный свет торопил и её, и остальных: впереди всегда, чем позади, будет лучше. В вестибюле тепло.
***
СТАНЦИЯ: ГОСТИНЫЙ ДВОР. ТЕМПЕРАТУРА ВОЗДУХА: ПЯТНАДЦАТЬ ГРАДУСОВ, И ПРОДОЛЖАЕТ ПАДАТЬ. ТЕМПЕРАТУРА ТЕЛА: ТРИДЦАТЬ СЕМЬ, И ПРОДОЛЖАЕТ РАСТИ. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: ДОЧЬ, МАТЬ, ОПЕРАТОР СОТОВОЙ СВЯЗИ.
– Когда ты будешь дома?
– А что такое? Что-то случилось?
– Нет. – (пауза) – Да. – (быстро) – Ты идёшь на работу? Там, рядом, какие-то голоса…
– На работу. В центре всегда голоса. Не съезжай с темы. Что у вас случилось?
(молчание)
– Герман.
– Опять? Опять. – (пауза) – Не опять, а снова. Мам… – (выдох) – Мам, он не хочет, чтобы его спасали. Я тебе уже давно сказала: хочет, пусть разрушается. Его выбор.
– Он твой брат.
– Да, и я умываю руки.
– Юна, послушай…
– Нет, – (повышая голос) – ты меня послушай. Я сделала всё, что могла. Разговоры не помогли – говорить перестала. Он хотел моих денег – я оплатила ему реабилитацию. Вышел – месяца не прошло, взялся за старое. Что мне ещё сделать? Предлагала запереть в квартире, помнишь? Чтобы ключ у одной меня, чтобы ни ты, ни бабушка не могли сжалиться, как это обычно бывает, и выпустить бедненького на волю. Там бы посидел наедине с собой, без врачей, без семьи, без никого, только он и стены, и подумал бы, наконец, о жизни. Предлагала? Ну?
– Так нельзя. Нельзя.
– Раз нельзя, остаётся последний вариант. Предоставить его самому себе. Не думать о нём. И посмотреть, что выйдет. Раз решение проблемы не в моей власти, смысла дёргаться из-за неё я, хоть убей, не вижу.