Эпилог

Пять лет спустя

Марк

- Папа, что такое мажор? – огорошивает Саша, когда мы выруливаем со двора, направляясь в детский сад.

- Это где ты такое услышал?

Понимаю, что имеется в виду вовсе не музыкальный лад, но интересен контекст, в котором четырехлетний ребенок мог столкнуться с этим словом.

- Даша говорит, что я – мажор, и поэтому не хочет со мной дружить. А как я на ней женюсь, если она со мной не дружит? – изрекает на полном серьезе.

Таня настояла, чтобы мы отдали Сашу в обычный частный садик, хотя вполне могли позволить себе хороший сад для детей определённого круга, где вряд ли кто-то додумался бы назвать моего сына мажором. Просто потому, что там все дети из семей бизнесменов. Хотя, как показывает практика, даже среди равных кто-то обязательно окажется наглее.

И что теперь я должен ответить ребёнку? Жена – мастер отражения каверзных вопросов, которые постоянно генерирует наш сын. А я от них через раз впадаю в ступор.

Слово “мажор” чаще всего используется с негативным окрасом, который вряд ли имеет какое-то отношение к маленькому ребёнку. Тем более что Саша у нас – обычный малыш, не слишком избалованный или капризный. Но завистливые мамаши в саду уже миллион раз всей моей семье перемыли кости и дали десяток прозвищ. Наверняка фраза о мажоре – именно от них.

- Думаю, Даша услышала какой-то разговор взрослых и неправильно его поняла, – пытаюсь озвучить очевидное для меня объяснение. – Мажор – это мальчик, который не слушается и делает гадости. Но ты ведь их не делаешь? Ты слушаешься воспитательницу?

И чёрт его знает, не совершаю ли я какую-нибудь педагогическую пакость этими словами.

- Конечно, я послушный!

- И никого не обижаешь?

- Нет. Я только с Жориком подрался недавно, когда он сломал мой самосвал.

Увожу разговор на тему самосвалов, чтобы получить передышку на обдумывание, а в идеале переложить ответственность за этот разговор на жену.

Передав Сашу воспитателю, спешу в офис компании моего отца. Вернее, теперь это компания Макса – то, что осталось от некогда процветавшей империи Александра Городецкого. Сегодня там плановое собрание акционеров.

В конференц-зал входить не тороплюсь, сижу в небольшой комнатке слева от входа и через неплотно закрытую дверь наблюдаю за пришедшими.

Когда-то папе принадлежало сто процентов акций концерна. Он был волком-одиночкой, в молодости предпочитал ни с кем не делить ни ответственность, ни работу, ни прибыль. Однако незадолго до смерти отец распорошил двадцать процентов акций, передав их людям, помогавшим удерживать компанию на плаву в те годы, когда он боролся с болезнью.