— Ничего, — сказал папа, — дальше я и сам справлюсь. Ступай-ка домой. А потом езжай в город да открой парикмахерскую. А то Сесиль там меня ждать замучается.

Домой я отправился по длинному пути — при свете дня чувствовал себя храбрецом, и никакой Человек-козёл был не страшен. Не я ли повстречался с ним и остался в живых?

Прошёл мимо развалюхи старого Моуза, но в гости заходить не стал. Сам Моуз в неизменной соломенной шляпе, которая уже начинала терять солому, выволок на берег свою лодчонку и сидел в ней. Он занимался делом — обстругивал палку. Я позвал:

— Мистер Моуз!

Он обернулся и махнул рукой.

Я был не в курсе, сколько лет Моузу, но знал, что он уже древний старик. Его тёмная кожа с медным отливом была вся в морщинах, точно вяленый изюм, а зубы почти все уже выпали. В глазах у Моуза краснели прожилки — из-за повышенного давления и сигаретного дыма. Курил он беспрерывно — в основном самокрутки из папиросной бумаги и кукурузных рылец. Сгорали они быстро, и как только поджигалась первая, нужно было сразу же начинать крутить вторую. Моуз не раз брал меня с собой на рыбалку, а папа рассказывал: когда он сам был мальчишкой, Моуз и его учил рыбачить.

Пошёл дальше берегом реки, разок остановился потыкать палкой дохлого опоссума, чтобы разогнать пирующих на нём муравьёв, а потом поспешил к нашему жилищу.

Заглянул в амбар проведать Тоби. Пёс ползал на брюхе, кое-как подрыгивал задними лапами. Я потрепал его по холке, отнёс в дом и дал Том задание кормить и поить собаку, затем взял ключ от парикмахерской, оседлал Салли Рыжую Спинку и на ней проехал пять миль до города.

Наш Марвел-Крик на деле городом-то не был, и сейчас-то одно название, а уж тогда насчитывалось там и вовсе только две улицы — Главная да Западная. Вдоль Западной улицы тянулся ряд домов. На Главной располагались: магазин, здание суда и окружной администрации, почтовое отделение, дом врача, парикмахерская, которую держал папа, аптека, где стоял сифон с первосортной газировкой, редакция местной газеты — вот, собственно, и всё. По всей Главной улице зияли рытвины, а к суду, докторскому дому, аптеке и магазину в небольшом объёме подавалось по проводам электричество.

Ещё одной достопримечательностью Марвел-Крика было стадо свиней, которое бродило на вольном выпасе по всему городку; принадлежали свиньи старому Криттендону.

До них по большей части никому не было дела, но как-то раз один крупный хряк увязался за миссис Оуэнс и гнал её вдоль Западной улицы до самого дома. Поскольку была эта дама, как говорится, в теле, то среди горожан — а в городе не особо-то жаловали миссис Оуэнс, потому как по происхождению она была из янки и не упускала случая напомнить, что в Гражданской войне победили северяне, — так вот, среди горожан это памятное событие получило гордое имя Состязания двух свиней.

Короче говоря, Джейсон — муж миссис Оуэнс, который носил бороду и всегда одевался как на парад, — выбежал на крыльцо и пристрелил-таки хряка из дробовика, но сначала обвалил ступеньки крыльца, сбил опорный столб и обрушил крышу дома на кабана и на себя. Кабан оклемался, а вот мистер Оуэнс — нет.

В городке горевали по мистеру Оуэнсу, старый Криттендон горевал по своему хряку, а миссис Оуэнс убралась на Север заодно с остальными янки, и по ней не горевал никто. Мистер Криттендон даже на недельку-другую озаботился и загнал хрюшек в свинарник, но вскоре они опять разбрелись, стали рыскать по городу, а пешеходы стали вновь на них покрикивать и швыряться камнями. Свиньи же выработали ответный приём и приучились отскакивать в сторону, едва заслышав, что в них со свистом летит пущенный кем-то снаряд.

Наша парикмахерская располагалась в маленьком белом однокомнатном зданьице в тени двух дубов. Там хватало места для двух парикмахерских кресел — точнее, одно было настоящее, а ещё одно соорудили из обычного стула, положив подушку на сиденье, а другую — прикрепив к спинке. Папа стриг волосы на настоящем кресле, а другим пользовался Сесиль.

Летом дверь открывалась, и от мух вас отделяла только сетка. Мухи очень любили скапливаться на этой единственной преграде. Папа предпочитал не закрывать входную дверь. Объяснялось это просто. Стояла жара, а в открытый проём задувал ветерок и приносил хоть немного прохлады. Впрочем, в это время года и сам ветер иногда был горячим. В такую пору привыкаешь шевелиться как можно меньше, не вылезать из тени и держаться у самой земли.

Когда я подъехал, Сесиль сидел на крыльце и читал еженедельную газету. Установленного времени для открытия парикмахерской не было, но папа обычно открывал её около девяти. Я, судя по всему, появился позже.

Сесиль поднял взгляд и спросил:

— А где твой папа?

Я привязал Салли к одному из дубов, отпер дверь и одновременно вкратце изложил Сесилю, что произошло и куда подевался отец.

Сесиль послушал, покивал, поцокал языком, а затем мы вошли внутрь.