Размышляя над тем, как заставить Турсуной подчиниться, он механически повторил: «Старым козлом назвала… ох, греховодница!» И вдруг ему представилось, что Исмаил Сеидхан действительно чем-то похож на старого козла. Тургунбай даже улыбнулся такому неожиданному сходству, но тотчас же испугался своих мыслей и запричитал:

— Тьфу! Наваждение! И я… Туда же, старый дурак. Велик аллах! И как я мог такое подумать…

Боясь, что и его одолеют нечестивые мысли, мысли, оскорбительные для святого ишана, Тургунбай торопливо вышел из комнаты.

— Баймурад! — позвал он батрака.

Но никто не отозвался на его зов.

— Баймурад! — повысил голос Тургунбай. Но батрак не подбежал и на этот раз. Гнев закипел в груди Тургунбая. «Что они?! Сегодня нарочно взялись злить меня?! — пронеслось в его голове. — Сначала родная дочь, а теперь этот выродок».

— Баймурад! — заорал он так, что у самого зазвенело в ушах. — Где тебя шайтан носит, грязная шелудивая собака.

На женской половине двора стукнула дверь амбара, в которой хранились сласти.

«Слепая дура Ахрос возится там и ничего не слышит, а этот пес пользуется, — с яростью подумал Тургунбай. — Опять до сладостей дорвался».

С женской половины во двор торопливо вбежал Баймурад. Испуганно глядя на хозяина, он просеменил к террасе и остановился, по-собачьи уставившись на хозяина. В уголках губ Баймурада белели кусочки халвы.

Тургунбай не спеша спустился по ступенькам, молча приблизился к побелевшему от страха батраку, на мгновение задержался, словно примеряясь, а затем коротким, но сильным ударом стукнул его по зубам. Баймурад, как подкошенный, свалился на землю. Из разбитого носа и рта хлынула кровь.

— С-с-собака, — свистящим голосом проговорил Тургунбай, чувствуя, что после удара у него сразу стало легче на душе. — Собака! Только жрать!

Баймурад поднялся, сгребая ладонью кровь, заливавшую подбородок. Тургунбай снова сжал кулак. Баймурад закрыл глаза, но оставался на месте, покорно ожидая удара.

Но Тургунбай внимательно осмотрел свой сжатый кулак и опустил его.

— Пойдешь, собака, и пригласишь соседа Маткарима, Алимджана-байбачу и Хамракула-бобо. Скажешь, дело есть. А потом подашь чай. Живо!

К тому времени, когда азанчи затянул свой призыв к молитве, Тургунбай выполнил многое из того, что ему наказывал Исмаил Сеидхан. Трое почтенных односельчан недаром провели несколько часов у него в гостях. Недаром также была выпита дюжина чайников чая с халвой, изюмом и сдобными лепешками.

Проводив гостей, Тургунбай отправился в мечеть. За ним, оборванные и грязные, не сегодня накормленные почти досыта, потянулись его батраки. Баймурад остался дома. От удара хозяйского кулака лицо его так распухло, что Тургунбай, посмотрев на батрака с презрением, сказал:

— Следи за домом.

Тургунбай был доволен собой. Маткарим, Алимджан-байбача и Хамракул-бобо — кишлачные толстосумы, правда, менее значительные, чем Тургунбай, — с первых же фраз поняли, чего добивается Исмаил Сеидхан. Все трое изъявили желание вступить в «Улему» и сплоченно действовать против надвигающейся с севера грозы.

«Вчера, после разговора со святым ишаном, нас было в кишлаке только пятеро. Сегодня каждый из пятерых привлек к святому делу не меньше чем по три человека. Значит, двадцать самых уважаемых и состоятельных людей в кишлаке сговорились действовать заодно. А у этих двадцати весь кишлак вот где сидит, — в лад своим мыслям Тургунбай нежно похлопал себя по карману. — Сила! Во имя аллаха, святое дело корана и шариата не останется беззащитным. Мы всю голь за собой потянем. Пусть только тронут нас, наши земли, нашу воду. Священную войну объявим. В порошок сотрем неверных».