Она подняла голову. Взгляд серых с голубизной глаз за стеклами очков был недоуменно-внимательный.

— Не узнаете, — чувствуя себя обиженным, сказал он и взял книжку.

— Постойте. — Она положила ручку, слегка откинулась, чтобы лучше видеть его. — Постойте, я что-то припоминаю. Пожалуйста, не подсказывайте. Вы… милиционер? Акробат?

Он кивнул.

— Вот видите! Видите! — обрадовалась она. — Я бы вас сразу узнала, если бы вы были в своей форме. В гражданском вы другой.

В нем еще звучала мелодия ее стихов, болело сердце от сознания своей творческой несостоятельности, и простые, обыкновенные слова Сони Даровой как бы сокращали расстояние между ними, расстояние, которое несколько минут назад казалось немыслимо огромным. Он почувствовал себя увереннее.

Фургоны увозили книги, пустела площадь, на ней оставались клочья оберточной бумаги, обрывки шпагата, и эта обыденность тоже помогала обрести обычное состояние духа.

Писатели сбились в кружок, о чем-то оживленно толкуя. Кто-то из них спросил:

— Сонечка, ты обедаешь с нами?

Миша не дал ей ответить, торопливо сказал:

— Я тоже иду обедать. Вас приглашаю.

Она посмотрела на писателей, на него — явно колебалась.

— Не раздумывайте, — попросил он. — Когда милиция просит, ей отказывать не полагается.

— Да? — серьезно спросила она, но тут же засмеялась, помахала рукой писателям: — Идите.

Обедали в «Селенге». Все еще немного робея, Миша вертелся на стуле, говорил много и бестолково, пока не вспомнил о книжке. Достал ее из кармана, полистал.

— Хорошая книжка.

— Да-а? — недоверчиво-ждуще и вместе с тем насмешливо спросила она.

— Да, — подтвердил он. — Хорошая. Даже не верится, что вы могли написать такое.

— Вот это комплимент! — изумилась она.

— Я читал и статью. Никакого сравнения.