Рыдая, Говард соскребал кровавое месиво с лица, очищая глаза, лоб, щеки и нос. Пару раз организм отреагировал рвотными движениями, и каждый спазм пронзал тело острой болью.
Ран на лице не обнаружилось.
Тогда Говард попытался открыть глаза. Но веки, казалось, прочно склеились. Кончиками пальцев он аккуратно стер еще немного клейкой массы, затем раздвинул веки.
Ночь, а над ним — деревья.
— Не-е-е-ет! — Снова Анжела.
Я должен ей помочь.
Говард уперся локтями в землю и чуть не взвыл. Левая рука дернулась и подломилась. Но боль была не там, а сзади. В спине, в области лопатки. И ниже. Там, по грудной клетке, словно прохаживались кувалдой. И выше. На макушке и на правой стороне головы. Опустившись на землю, он поднес к голове правую руку. Верхняя часть уха отсутствовала. Прямой срез свежей раны пылал огнем.
Говард долго не решался исследовать рану на макушке, боясь того, что может там обнаружить.
Первое же прикосновение подтвердило его опасения. Сердце обмерло. Но вскоре до него дошло, что большая часть этой липкой слизи и костяной крошки принадлежала не ему, а Лане.
Его была только борозда. Пуля процарапала в скальпе желобок длиной примерно два дюйма. Говард предположил, что рана была не проникающей, но пощупать вокруг, чтобы выяснить это, не отважился.
И опустил руку на землю.
И подумал: «Я должен встать и спасти Анжелу».
Следующей мыслью было: а сумеет ли он встать?
«Боже, — подумал он, — у меня четыре пулевых ранения».
А может, и больше.
Я как тот Распутин.
Побитый, разбитый, а продолжает тикать.
Как «ролекс».
А как насчет Анжелы? Что они ей делают?
И тут он понял, что уже долго не слышал ее криков. Может, они перестали ее мучить? Или она потеряла сознание?