– Он тоже замешан в этом деле. Неужели вы этого не видите? – Я снова начинаю ходить взад и вперед. – Мой отец что-то обнаружил. Что-то такое, чего, по их мнению, не должен увидеть и я. Отец наверняка вам что-то сказал. Ведь вы же были не разлей вода. Вы должны мне по мочь.
– Клэй. – Шериф встает и крепко сжимает мое плечо. – Я не хотел тебе этого говорить, но в тот вечер, когда он погиб, твой отец приходил сюда, извергая громы и молнии примерно о том же, что и ты сейчас. Сказал, что должен остановить зло до того, как оно будет рождено. После того, как он зарубил каждую стельную корову на ранчо, он сорвал с собственных пальцев ногти, пытаясь открыть стальную дверь, за которой Нили держал премированного быка-производителя. Что бы это ни было: наркотики, шизофрения или что-то еще в этом духе, но ему мерещились всякие вещи… ужасные вещи, которых просто не было. Он все время говорил об одном и том же: о семени, шестом колене, золотом тельце, пророчестве и принесении жертв. А еще твердил о какой-то тайной комнате в здании Общества охраны старины. Это был бред сумасшедшего.
Я чувствую, как от моего лица отливает кровь.
– Почему вы не рассказали мне обо всем этом раньше? Я же уже приходил к вам прежде…
– Я хочу сказать тебе вот что… – Он еще крепче сжимает мое плечо. – Если ты не хочешь кончить так же, как твой отец, или оказаться в Оукмуре, то прими мой совет – приведи свои дела в порядок. Ведь теперь тебе надо заботиться о матери и сестрах. Не кажется ли тебе, что они уже достаточно страдали?
Чувствуя горькое разочарование, я вспоминаю Умничку, надевшую на церемонию прощания с отцом и его похороны белое платьице с прошвами, потому что оно было у него любимым. Тогда она обхватила мое лицо ладошками и сказала: «Мы сами выбираем то, что хотим запомнить, Клэй. И я умею делать хороший выбор».
Я чувствую, как поникают мои плечи. А вдруг шериф прав? И все это происходило только в моей голове?
– Иди отоспись, Клэй, – говорит он. – У нас
Чувствуя себя как в чаду, я иду обратно к своему пи капу.
– И вот еще что, Клэй. – Я оборачиваюсь, ожидая услышать еще какие-то здравые слова, такие, которые помогут мне наконец понять, что к чему во всем этом деле. – Как, по-твоему, кто выиграет завтра матч? Я сделал ставку на команду Мидленда, но без тебя в роли квотербека исход игры будет висеть на волоске.
Я понимаю, что он, вероятно, просто пытается разрядить обстановку, помочь мне отвлечься от мыслей обо всей этой истории, но чувство у меня такое, будто мне только что неожиданно нанесли удар ниже пояса. Да кому какое дело может быть до американского футбола, когда творятся такие дела? Не говоря больше ни слова, я сажусь в свой пикап и, нажав на газ, уношусь прочь. Крепко стискивая руль машины, я подавляю бушующие во мне боль и гнев. Я не могу слететь с катушек. Только не сейчас.
Я понимаю, что мне следует вернуться домой и успокоиться, взять себя в руки, но я вдруг ловлю себя на том, что еду вовсе не домой, а как раз в то место, куда, как я отлично знаю, мне ехать никак нельзя.
Глава 9
Достав из бардачка фонарик, я осторожно обхожу здание Общества охраны старины, пока не дохожу до самшитовой изгороди, преграждающей путь к его задней двери. Я продираюсь сквозь густо растущий самшит, и его колючие ветки сплошь исцарапывают мои не защищенные одеждой руки.
Идя по газону к задней стене главного корпуса с ее рядом французских окон, я невольно вспоминаю: последний раз, когда мы приезжали сюда всей семьей на пикник, – это было в День Независимости, четвертого июля, летом того года, когда погиб отец. Мне даже не надо закрывать глаза, чтобы увидеть все это вновь… чтобы вновь почуять те запахи… ароматы жимолости и свежескошенной травы, а также запах пороха от пушки, из которой стреляли снова и снова. Умничка стояла у отца на ступнях, и он кружил и кружил ее в такт музыке. Мама плутовала в картах, играя со своими подругами, ходящими в одну с нами церковь, а Джесс… Джесс тогда все еще выглядела нормально. А потом я вижу и себя самого, вижу, как бросаю этот чертов мяч, которым играют в американский футбол, и наблюдаю за тем, как Тайлер уводит Эли прямо у меня из-под носа. Как жаль, что я не могу вернуться в то время. Я бы все сделал совсем по-другому.
Дергая за ручку задней двери в безуспешных попытках заставить ее открыться, я вдруг осознаю всю значимость того, что собираюсь сделать. Я вот-вот переступлю черту. Если меня поймают, когда я взломаю дверь и войду, я окажусь в каталажке. Тогда я не смогу завершить жатву, и Умничка точно не сможет пойти в частную школу. Но если там, внутри, окажется что-то важное, та самая тайная комната, о которой говорил отец, я смогу вывести их на чистую воду, устроить публичный скандал. И восстановить его доброе имя.
Сняв с головы бейсболку, я ерошу пальцами волосы.
– Это безумие, – шепчу я.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти тем же путем, которым пришел, но нет, я не могу этого сделать, не могу уйти просто так. Да, в самом конце отец вел себя как безумец, но ведь он всю жизнь был человеком здравомыслящим, разумным. И честным. Я должен верить, что дело здесь совсем не в том, что он просто взял и спятил, нет, за всем этим стоит нечто большее. Ведь если такое случилось с ним, это может случиться и со мной, а я не пойду по этой дорожке без борьбы.
– Эх, да хрен с ним! – говорю я, заворачивая кулак в бейсболку и разбивая стекло рядом с замком. Я замираю, готовый к тому, что сейчас завоет охранная сигнализация или прибегут сторожевые собаки, чтобы загнать меня обратно за самшитовую изгородь, ожидая чего-то такого, что заставит меня остановиться, образумиться, но единственные звуки, которые я слышу, это кваканье лягушек на озере Хармон.