Утром я получаю разрешение поехать домой со своей семьей, но только в Саффолк. Мне ужасно хочется вернуться на летние поля Брадгейт, но я должна оставаться в Лондоне.

– Моя мать говорит, что ты можешь вернуться домой, если хочешь, – как-то неприветливо бросает мне мой муж. – Но она велела мне поужинать с тобой послезавтра и провести ночь в твоем доме.

– Все мои книги остались дома, – я отчаянно пытаюсь найти оправдание своему желанию вернуться. – Мне необходимо поехать домой, чтобы продолжить свои занятия.

– Мама сказала, что разрешает тебе это сделать.

Я даже не спрашиваю его, как скоро он ждет моего возвращения. Лучше мне не знать его ответа. Кто знает, может, мне удастся добиться разрешения поехать в наш лондонский дом до самого лета, а когда король отправится в поездку по своим летним резиденциям, Джон Дадли с сыновьями могут последовать за ним и без своих жен. И тогда я смогу поехать в Брадгейт. От мысли о том, что я смогу оказаться там, проехаться верхом по лесам, увидеть налившиеся зерном поля, погулять под низкой луной и покататься на лодке по нашему озеру, я обретаю спокойствие и нахожу силы пережить первые дни своей замужней жизни. Да, Брадгейт и мои книги. Я всегда могу раскрыть книгу и спрятаться в ее скрытом от посторонних взглядов и умов мире.

Сама идея о том, что я могу искать убежища в доме матери, спасаясь у нее от дома еще менее дружелюбного, позволила мне впервые увидеть значение слов, сказанных Господом Еве: «Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою»[5]. Ибо в самом деле, скорбна участь женщины, а на примере Евы мы видим, что участь жены еще тяжелее.

Леди Дадли и моя мать договорились о том, что мне будет позволено жить с родителями, если я буду регулярно приезжать к Дадли на ужины. И первые недели моей замужней жизни проходят именно таким образом. Но леди Дадли нарушает эту договоренность, зайдя перед ужином в жилые покои, где мы с Гилфордом сидели в напряженном молчании, и произнеся:

– Джейн, ты сейчас пошлешь за своими вещами и одеждой. Ты останешься здесь сегодня и вообще, отныне ты будешь жить здесь.

Я поднимаюсь со своего места и склоняюсь перед ней в поклоне.

– Я думала, что после ужина поеду домой, – отвечаю я. – Моя мать ожидает меня дома.

В ответ она качает головой:

– Сейчас все должно измениться. Милорд прислал письмо и велел тебе находиться здесь, поэтому ты будешь с нами. Мы должны быть готовы.

Гилфорд, вскочивший на ноги сразу же, как только увидел мать, падает перед ней на колени, и она в знак благословения кладет руку на его курчавую голову.

– Мы должны быть готовы? Выходит, ему стало хуже? – с нетерпением переспрашивает он.

Я перевожу взгляд с женщины на ее коленопреклоненного сына.

– Кому хуже? – спрашиваю я.

Она коротко раздраженно восклицает в ответ на мою непонятливость.

– Оставьте нас, – говорит она своим фрейлинам. – Сядь, Джейн. Гилфорд, сын мой возлюбленный, подойди ко мне.

И он встает позади нее, напоминая мне Мистера Ноззла на плече Катерины, и наблюдает за моим лицом, пока его мать передает мне известия.

– Королю, да благословит Господь его душу, стало хуже. Ты хотя бы знала, что он болен?