Он обвел взглядом молчаливую толпу, стражей с пылающими факелами в руках, Гунара и Сигурда, сжимавших свои секиры, судей, Рагнара, брата Альдо и мастера Гимпа; все, будто зачарованные, смотрели на него. Священник раскрыл левую ладонь. В ней лежали четыре символа: крошечные Сапоги, Птица, Меч и Щит и Череп. Два первых легко поддавались толкованию - Сапоги означали странствие, а Птица - все, что связано с воздухом; значит, его полет продолжится, и «Вашингтон» благополучно покинет северный остров. Но не сразу, не сразу, думал Иеро, глядя на остальные фигурки. Знак Меча и Щита сулил ему опасный поединок, а маленький Череп, зловеще ухмылявшийся в ладони, был свидетельством чьей-то гибели, которая настигнет отмеченного роком в самое ближайшее время.

Вообще говоря, Череп символизировал Смерть с большой буквы, древнюю Смерть, сгубившую человеческую цивилизацию, но имелось у него еще одно значение - смерть гадающего или кого-то, кто присутствует при гадании. За себя Иеро был спокоен - ведь вместе с Черепом выпали Птица и Сапоги; но что сказать насчет Сигурда? Возможно, северянин погибнет, а потом начнется кровопролитная резня между колдовским отродьем и бондами, о чем предупреждают Щит и Меч? Или в битву ввяжется он сам и прикончит противника? Оба толкования были возможны, и священник, задумчиво покачав головой, сгреб остальные фигурки и опустил в мешочек. Так ли, иначе, он был уверен в одном: если придется сойтись с Олафом - хоть в ментальном поединке, хоть с мечами, копьями или на кулаках - он скрутит колдуна ровно за одну минуту.

Олаф уже успокоился и глядел на него, скаля зубы.

- Ну, жрец-бродяга, твоя очередь. Каким будет предсказание?

Внезапно в глотке у Иеро пересохло; он понял, что не уйдет отсюда, пока жив этот человек. Пусть Олаф не имел видимых связей с Нечистым, пусть его ментальный дар не мог устрашить даже ребенка, пусть! Этот человек был убийцей и тираном и, каким-то непонятным образом, внушал соплеменникам ужас. Значит, тут ему не место.

Священник усмехнулся в ответ на кривую ухмылку колдуна.

- Не знаю, чем кончится поединок, но вот твои дела плохи. Похоже, этот день тебе не пережить. Ты сдохнешь здесь, на этом помосте, на своих коврах, и я выдеру из твоего уха серьгу. Ту, за которую ты сейчас схватился.

- Раньше я спляшу на твоем трупе! - хрипло рявкнул колдун и махнул стражам: - Огня, недоношенные щенки! Побольше огня! Чтобы хватило и на жреца, когда он поползет в костер! На четвереньках, как я прикажу!

- Кажется, он раздумал брать меня в рабы, - сообщил Иеро брату Альдо и повернулся к ристалищу.

Пламя вокруг него поднялось стеной, люди отшатнулись, а Гимп с проклятьем хлопнул по объемистому животу - видно от шальной искры затлела куртка. Рыжие огненные языки, с треском пожиравшие хворост, ненадолго скрыли бойцов, и минуту-другую священник видел лишь смутные силуэты, что метались по площадке, да слышал ритмичный звон, когда стальные лезвия били друг о друга. Впрочем, он не нуждался ни в зрении, ни в слухе, чтобы следить за схваткой; он явственно ощущал бешенство Гунара, его уверенность в победе, его яростный стремительный напор. К удивлению и радости Иеро Сигурд был спокоен; секира летала в руках северянина, и каждый удар, каждый выпад противника или приходился в пустоту, или наталкивался на лезвие секиры. Гунар, похоже, рассчитывал быстро разделаться с врагом и щедро тратил силы; надолго его не хватит, решил Иеро, переключая внимание на колдуна.

Тот сидел на своих коврах, уставившись на арену прищуренными глазами. Никакой ментальной активности с его стороны не замечалось, кроме вялого интереса к происходящему на площадке, будто он был всего лишь зрителем, коему безразлично, кто победит и останется в живых, а кто падет на землю с разбитой головой. То и дело он ощупывал свисавщую с уха сережку, как бы играя с ней, и казалось, что это занятие увлекает его гораздо больше, чем зрелище поединка.

Успокоившись, Иеро перевел глаза на ристалище. Пламя слегка опало, и теперь можно было разглядеть, как бойцы кружат в середине арены, подальше от огня, обмениваясь яростными ударами. Каждый старался хотя бы на шаг оттеснить противника к костру, что давало несомненный выигрыш: трудно размахивать секирой, когда подпекает лопатки. Пока что оба бойца выглядели полными сил, и ни один не выказывал утомления и не уступал другому. Гунар, пожалуй, чаще атаковал, но удары Сигурда были точнее, и предплечье его врага уже украшала длинная кровоточащая царапина.

Гунар вдруг гневно взревел и в стремительном выпаде направил нижний конец древка в живот северянину. Сигурд отскочил, покачнувшись, попытался достать незащищенную голову сына Олафа, но тот, очевидно, предвидел такую возможность: его секира резко взмыла вверх, парируя удар. Он выиграл первый шаг, затем - второй, обрушив лезвие со страшной мощью на топор соперника и снова заставив его отступить. Теперь Сигурда отделяли от пламени девять или десять футов, и Иеро заметил, что он передергивает плечами - видимо, жар палил кожу.

Тем не менее, он отступил еще и еще, с хрипом втягивая жаркий воздух, однако глаза его были по-прежнему холодны и спокойны. Что-то замышляет, догадался Иеро, чувствуя, как от Сигурда накатывают волны возбуждения. Он, однако, контролировал свои эмоции; ни один мускул на его лице не дрогнул, и лишь телепат смог бы предвидеть, что в голове северянина зреет какой-то план. Кажется, он не даром заманивал врага к огненному кольцу. Оно, в сущности, тоже являлось оружием, и каждый из сражавшихся мог использовать огонь в силу своего разумения.

Сыновья Олафа, стоявшие под стеной, подбадривали Гунара пронзительным свистом и лязгом оружия; их физиономии раскраснелись, руки сжимали мечи и топоры, и казалось, что они вот-вот лишатся остатков самообладания и гиком ринутся на толпу молчаливых бондов. Очевидно, такие опасения возникли не только у Иеро; мужчины, окружавшие ристалище, старались не поворачиваться к вооруженным молодцам спиной, а многие нащупывали у поясов ножи и кинжалы. Харальд, двигаясь вдоль внешнего края огненного кольца и прикрывая ладонью щеки, следил за поединком, но остальные судьи с тревогой посматривали на Олафа, будто ожидая, что он вдруг поднимется и превратит Сигурда в собаку, а всех остальных - в стадо овец, которых тут же перережут его сыновья. Самым беспокойным из них был Снорри, обладавший ментальной чувствительностью; он то с надеждой глядел на священника, то прикрывал глаза, и в эти моменты до Иеро доходили слабые мысленные волны - Снорри пытался прощупать окружающее пространство. Он делал это инстинктивно, как всякий необученный телепат, и его сигналы были нечеткими и неуверенными.

Старый эливенер за спиной Иеро возбужденно вздохнул - видимо, он, как и священник, уловил всплеск исходившей от Сигурда решимости и догадался: что-то сейчас произойдет. Северянин, отбив очередной удар, вдруг стремительно отпрыгнул, оказавшись слева от противника, и вытянул топор на всю длину, как бы собираясь зацепить Гунара под колено; тот повернулся боком к огню, и его секира, парируя выпад, со свистом рухнула вниз. Он выбил топор из рук Сигурда, но северянин, метнувшись к врагу, толкнул его изо всей силы. Инерция прыжка и немалый вес атакующего сделали свое дело: Гунар, яростно вскрикнув, рухнул в костер, а его соперник покатился по земле, ухитрившись подобрать свою секиру. Спустя мгновение он бросился к пламенным языкам, размахивая топором как легкой тростью, не думая об усталости; его лицо покрывали пот и копоть, но он, похоже, твердо решил, что враг не выберется из огня.

Судьи замерли, переключив внимание на схватку, толпа возбужденно загудела, Рагнар, не спуская глаз со своего товарища, стискивал и разжимал кулаки, а мастер Гимп торжествующе заулюлюкал. Его свирепый вой, что звучал месяцем раньше в просторах Внутреннего моря, заставил отшатнуться стоявших рядом; даже Горм, закрывший глаза в знак полного безразличия к кровавым играм людей, вздрогнул и поднял лобастую голову.

«Что-то горит?» - долетела его мысль к Иеро, и в следующий миг Гунар, объятый пламенем, вырвался из костра, подняв для защиты секиру и в то же время пытаясь сбить огонь с горящих шерстяных штанов. Сделать то и другое рядом с противником было невозможно, и Сигурд это доказал: блестящее лезвие взметнулось вверх, прорезало дымный воздух, ударило по топорищу, перерубив его напополам. Долю секунды Гунар ошеломленно взирал на бесполезную палку в своем огромном кулаке, потом, забыв об ожогах и тлеющих штанах, яростным жестом вскинул руки и завыл. То был предсмертный вопль зверя, почуявшего смерть, но не смирившегося с ней, еще не верящего, что через мгновенье наступит конец.

Конец был близок: Сигурд, раскачивая секиру, подступал к врагу. Алые отблески огня мерцали в его глазах.

Внезапно он остановился, с недоумением поглядел на свой топор и замер, будто не в силах сделать следующий шаг. Вопль Гунара смолк; взглянув на своего отца, сидевшего в странной напряженной позе, он ринулся к обломку своего оружия.