Украсть не пытались: Убежище-то одно — и рано или поздно воришка все равно объявится, либо пропажа всплывет в самый неподходящий момент. А в подземном бункере, приютившем несколько членов личного состава ВМФ и их семей, за кражу полагалась высшая и самая страшная мера наказания в изуродованном радиацией мире — изгнание на поверхность.

Флотская дисциплина за двадцать лет сохранилась, как во времена ДО. Но в те дни, когда у пионерцев гостили караванщики или мародеры из окрестностей, Старейшины всегда незримо усиливали охрану. От залетных можно было ждать чего угодно — начиная с грабежей и заканчивая фатальными диверсиями по захвату территории.

О-о-о! Эй, паря, сменяемся на тйкики, ы? Зырь, чё есть! — как- то, когда Паштет решил посмотреть завозной товар в передвижном рынке, к нему обратился один из многочисленных барыг. На ящике перед ним на брезенте были разложены какие-то ветхие черепки.

— Не интересует, — на ходу отмахнулся рыбак.

— Да не торопись, я за твои вот что тебе, — масляно сверкнул уцелевшим глазом жирный брыластый торгаш.

Заметив, что прохожий замешкался, торговец уже выудил откуда-то из-под ящика нечто, завернутое в несколько слоев тряпья, и через мгновение Паштет чуть не ахнул от неожиданности. Внутри оказалась поразительной красоты статуэтка девушки, сидевшей, поджав ноги, такой белизны, что пионерец чуть не зажмурился.

— Как говорится, экшклюзиффчик, — смрадно дыша перегаром и вцепившись в покупателя, поманил скряга-коротышка кургузым пальцем с грязным ногтем. — Мне один клан за нее тысячу патронов торговал, прикинь. А я тебе за тйкики в мен отдам, ы? Вижу ж, что довоенец, а мы в таких вещах друг друга должны понимать. Время-то тебе зачем под землей? То-то и оно, брателло. Не полезнее, чем жопа с ручкой. А так — красота-красотулечка, крале своей подаришь, у нее глаз порадуется. Глядишь, еще и поблагодарит от души.

Без устали лопочущий торгаш мерзко причмокнул, так что одинокому Паштету захотелось от души съездить по приплюснутой роже.

Миниатюрное личико то ли из фарфора, то ли подобного из чего-то еще было настолько ангельским и воздушным, настолько не вяжущимся с царившим вокруг ужасом и звериным цинизмом, что рыбак шарахнулся от лотка с антиквариатом, как ошпаренный, прикрывая часы рукой.

Даже после войны люди сумели изобрести себе новые деньги. Тысяча патронов! Немыслимая, несусветная сумма в мире, где человеческая жизнь не стоила ровным счетом ничего. Такие сокровища некоторые семьи втайне собирали всю свою короткую, полную лишений жизнь, да и то не успевали в большинстве своем.

В обмен на что… Для кого? В надежде на более благополучное будущее детей? Самообман. С каждым новым поколением уцелевшие будут вырождаться, дичать и звереть, пока однажды не сгинут совсем.

Счастья не будет. Иллюзия.

Паштет ни за что бы не променял свои часы на прекрасную статуэтку. Даже представить не мог ее среди сетей и прочего хлама, обветшавшего в его каморке за двадцать лет. Хотя сердце и сжалось. Сжалось от того, что перед ним на мгновение вновь мелькнул призрачный осколок далекого, безвозвратно исчезнувшего прошлого, в которое он, Юрий Николаевич Яхонтов, в две тысячи тринадцатом еще полный надежд молодой выпускник Факультета промышленного рыболовства Калининградского государственного технического университета, уже никогда не вернется.

Мир, который давно, несмотря на боль, уже стоило отпустить и забыть, доживая свой век на безвкусной грибной похлебке.

Теперь и имен-то почти нет.

Паштет.

И того юноши больше нет. А может, никогда и не было. Но он знал, что прекрасное лицо неизвестной девушки еще будет ему сниться, пока тоже не сотрется из памяти, как и другие воспоминания.

Что связывало Паштета с часами? Память о близких или неимоверная по нынешним меркам цена, которую пришлось за них отвалить? Никто не знал. И, конечно же, никто не видел, как бесшабашный, извечно суеверный повар с вытянутым крысиным личиком после отбоя осторожно запаливал чадящую карбидку у себя в отсеке, насквозь пропахшем развешанными по стенам сетями, и, обхватив колени руками, подолгу сидел и смотрел на часы. Которые продолжали бесшумно идти в полумраке.

Ведь на мрак, окутавший человечество, времени было плевать. И забившиеся под землю люди все чаще отвечали ему тем же. Забывались праздники, слова и песни, дни недели, имена и лица погибших близких.

Мрак. Часы стали бесполезны, потому что теперь было нечего ждать. Ходики человечества встали.