В Горе девяти драконов с раннего утра стоял переполох. Хотя столица была довольно крупным городом и далеко не все ее жители ложились ночью в кровать, однако то, что в эту ночь не спал решительно никто,— такого не случалось, пожалуй, со времен основателей. Младшие с ужасом наблюдали за огненными сполохами, озарявшими небо. Это явление не мог объяснить решительно никто, хотя лизоблюды утверждали, что не иначе как ушедшие боги радостно встречают ушедшего императора. Однако, поскольку трезвомыслящих жителей было большинство, эта версия не принималась на веру. Старики утверждали, что после кончины предыдущего императора никаких сполохов не было. Или это означает, что Раги Второй был более великим правителем, чем его отец?

Из дворца по поводу этих странных явлений не поступало никаких объяснений. Покои императора опустели после его смерти. Темные, тяжелые ткани почти полностью завешивали стены и окна изнутри и снаружи, согласно обряду, прописанному в священном Кодексе. На женской половине дворца тоже было тихо. Принцесса Сури заперлась в своих покоях и не принимала придворных, и это тоже отвечало правилам Кодекса. Единственные представители власти, которые во время наступившего траура появлялись на улицах, были гвардейцами градоначальника герцога Доба, однако выспрашивать у них о причинах и, главное, о последствиях небесного сияния было себе дороже.

Альвы роптали, однако, как водится, до открытого возмущения дело не доходило. Правда, двоих заезжих странников в чудных одеждах, которые попробовали втереться в доверие к старому кабатчику Мнало, немедленно сдали гвардейцам. Несмотря на то что Младшие довольно спокойно принимали у себя чужеземцев, история с Черным колдуном была еще свежа, а сполохи легче всего было объяснить кознями чужих магов. Поэтому Мнало, который в другое время был бы рад поболтать со странниками, с легким сердцем смотрел, как толстый десятник выводил обоих верзил из кабака. А рыжий-то чистый бандит, решил он и принялся протирать свою стойку.

Десятника, арестовавшего чужаков, звали Кодт. По примеру своего начальника, доблестного герцога Доба, Кодт был не слишком умен, не в меру жирен и не любил, когда его отвлекали от любимого дела — сидеть в караульном помещении и распекать нерадивых подчиненных. Однако отказать старому кабатчику он не мог — Мнало щедро платил десятнику за разные мелкие услуги, от которых зависело благосостояние его предприятия. Так что Кодт был вынужден покинуть свое любимое кресло и теперь вымещал свое раздражение на незнакомцах. Двое унылых гвардейцев, которые сопровождали десятника во время ареста, помалкивали.

— Свалились на мою голову! — тонко выкрикивал Кодт.— И так уже не знаешь, за что хвататься,— император умер, порядка кругом не стало. Не иначе как вы к этому руку и приложили, проклятые колдуны! Молчите? Ничего, на дыбе все разговаривают!

Он нарочно старался шуметь погромче, потому что, во-первых, немного боялся этих пришлых колдунов, а потому хотел привлечь как можно больше зевак к зрелищу конвоирования их в караулку. Во-вторых, как все трусы, десятник был очень тщеславен, и ему было приятно покричать на всю улицу о столь мужественном подвиге, как поимка волшебников. Однако жители квартала, где находился кабачок Мнало, слишком хорошо знали Кодта и не обращали большого внимания на его писк. Ах, подлецы, злился десятник. В кои-то веки он ведет по улице двоих матерых преступников — у них это на лбу написано— и рискует своей драгоценной жизнью, а ни один олух даже в окошко не выглянет! А если они сейчас раскидают этих бездельников гвардейцев и кинутся на меня, пугал сам себя Кодт, и его ноги невольно подкашивались от ужаса. Напрасно я взял с собой на арест всего лишь двух воинов, надо было больше, загрустил он.

Между тем странники и впрямь выглядели подозрительно. Кодт внимательно рассмотрел их костюмы еще в кабаке и должен был признаться, что столь странных одеяний не видел никогда, хотя, пользуясь особым расположением герцога, был вхож даже в императорский дворец. Странные куртки на незнакомцах были скроены как будто из рыбьей чешуи, однако на ощупь были мягкими и даже теплыми. Рыбой они не пахли, хотя десятник несколько раз обнюхал одну из курток. Зато штаны у проклятых колдунов были вполне нормальные, из кожи, какие носят охотники или лесорубы. А их короткие сапоги, старые и потрескавшиеся, знали лучшие времена. Кодт не разглядел под куртками рубах, но не мог поручиться и за них — незнакомцы были застегнуты на все пуговицы. Кроме того, они были вооружены, и оружие отличалось невиданной роскошью, так что Кодт только ахал, разглядывая мечи. Такой клинок не стыдно будет подарить и их светлости герцогу, думал он, щелкая ногтем по узорчатому лезвию. Доб любил и собирал редкостное оружие.

Однако сами арестованные не пожелали разговаривать с десятником и вели себя, с его точки зрения, просто вызывающе, так что, рассказывая про дыбу, Кодт особо не врал. Помимо страха и гордыни его распирала -злость, и он просто мечтал увидеть этих двоих выскочек униженными и раздавленными, особенно темноволосого парня, который был ниже почти на голову своего рыжего приятеля, однако смотрел кругом, и в частности на блистательного десятника, словно принц крови. Уж больно нахальный взгляд у тебя, красавчик, пошел красными пятнами оскорбленный Кодт. Посмотрим, будешь ли ты так же холоден, когда тебе припекут углями пятки!

Когда арестованных втолкнули в караульное помещение, десятник немного успокоился. Плюхнувшись в свое кресло, он уже почти миролюбиво смотрел, как незнакомцам начали засовывать ноги и руки в специальные колодки. Веселье скоро начнется, предвкушая, решил Кодт. А оружие он оставит себе. Вернее, нет, один клинок он подарит любимому господину, а второй оставит себе. За смелость.

— Послушай, скотина,— вдруг заговорил рыжий пленник, обращаясь непосредственно к Кодту,— ты немедленно оторвешь свой толстый филей от подушки, вприпрыжку побежишь во дворец и доложишь о нас своему начальнику. Ты меня понял? В это время твои воины бережно снимут с нас оковы и угостят лучшим пивом, которое варят на этой улице. В таком случае ты можешь сохранить голову на плечах.

Кодт удивленно поднял бровь и кивнул одному из гвардейцев. Тот с размаху врезал разговорившемуся арестанту по зубам. Рыжий верзила едва удержался на ногах. Темноволосый же незнакомец только поморщился и перевел взгляд на довольно ухмылявшегося десятника.

— Ну что, ты тоже хочешь сделать мне какое-то замечание, моя прелесть? — ласково пропищал Кодт.

— Очевидно, твои мозги заплыли жиром, так же как твое лицо,— холодно ответил арестант.— А теперь поговорим серьезно. Ты вцепился в наши мечи, видно, они тебе понравились. Правду говорят, что страсть слепит глаза. Посмотри-ка, что выгравировано на рукоятке того клинка, который лежит перед тобой на столе. Может, затем ты и впрямь решишь последовать совету моего друга.

Десятник нахмурился, но, помедлив, все же протянул руку и придвинул к себе меч, который минуту назад собирался оставить себе. Приблизив рукоятку к глазам, он несколько секунд тупо смотрел на императорский герб. Потом вдруг резко побледнел и чуть не уронил оружие на пол. Дрожащими руками он с трудом смог положить клинок обратно на стол и уставился на арестантов.

— Понял, наконец? — ласково продолжил темноволосый.— А теперь слушай меня — если ты доложишь, не поднимая лишнего шума, герцогу Добу обо мне и моем приятеле, тебя ждет великая награда. Нас уже давно ожидают во дворце, однако наше появление не должно стать достоянием толпы, понимаешь? Поэтому мы не могли раскрыться перед кабатчиком. Но ты верный слуга императора, как и мы. Кому же нам еще довериться, как не тебе! Ты согласен со мной, Вепрь? Я сразу понял, что наш десятник —честный малый и преданный воин.

Алхин промычал в ответ что-то неразборчивое. Хельви в глубине сердца тоже почувствовал укол совести — называть этого заплывшего жиром садиста воином означало просто глумиться над армией, но для дела все сгодится.

Лишь бы попасть во дворец, в который раз сказал про себя наместник и сжал зубы. Ради этого он готов был назвать Кодта не просто воином, но величайшим воином всех времен и народов.

— Ты знаешь герцога Доба? — наконец промямлил десятник и неожиданно вскочил со своего кресла, бросившись освобождать пленников собственноручно.— Я не знал, простите. Я вспомнил, специальное задание императора. Я голову оторву этому кабатчику!

— Кабатчика не трогать,— строго приказал темноволосый, потирая запястье,— И про задание тоже болтать нечего. Я надеюсь, твои воины умеют хранить государственные секреты? В противном случае придется укоротить им языки. Как ты считаешь, Вепрь?

Однако алхину было не до беседы. Только освободившись от колодок, он развернулся и от души врезал тому гвардейцу, который ударил его. Подчиненный Кодта рухнул на пол. Десятник, не на шутку перепуганный, собрался в самом деле бежать к дому герцога, однако Хельви схватил его за рукав и зашептал в ухо сомлевшему десятнику: