Было мне тогда лет десять. Он был старше на два года, и, конечно, казался мне невероятно взрослым и самым крутым и поэтому недосягаемым для меня. Он носил прическу “шторки” и серебряную серьгу в ухе. Тогда никто так не ходил. Некоторые ребята распускали слухи, что он гей, а некоторые говорили, что у него какая-то болезнь и отец подарил ему эту серьгу, потому что серебро очищает кровь. Ему же, казалось, было все равно, кто что говорил. Он мало с кем общался со двора, а еще поговорили, что его отец в 90-х был бандитом. Это тебе не девчонок на машине катать. Честно говоря, не могу припомнить, чтобы кто-то еще мне казался таким благородным и сильным духом, как этот мальчик. Тогда я не знала еще про Татьяну Ларину, и поэтому решила написать ему о своих чувствах. Я оставила под дверью конверт, в котором была короткая записка с признанием в любви, моя заколка в форме сердечка и блестки. Не знаю, зачем я насыпала блестки… Видимо, чтобы выглядело торжественно, ведь новость о моей любви должна была быть для него большой радостью. Представь себе, мне хватило ума еще и подписать свое имя на конверте. Но это было, пожалуй, не самое позорное. Понимаешь, имя Егор было большой редкостью в то время. В классе не было ни одного Егора, да и вообще я больше Егоров никогда до него не встречала. Интернет не мог тогда предотвратить роковую ошибку, и в своем признании я написала “Игор”. Не надо ржать. Думаешь, умный такой? Честно сказать, не знаю, какой реакции я ждала от “Игора”. Позже узнала от своего друга, который общался с моим идолом, что тот сильно смеялся с меня, моего признания, блесток и ошибки в имени. И это еще мой друг смягчил для меня новость. Тем не менее, я довольно красочно представила эту картинку и, признаюсь, до сих пор ее вижу. Мой друг был сильно разочарован моим поступком, сказал, что не ожидал, что так глупо себя поведу. Его отношение ко мне и правда изменилось после этого дурацкого конверта. И это было красноречивым доказательством того, что я действительно опозорилась. Ну ты тоже сделай лицо попроще, не тебе в обосцанных штанах смотреть на меня свысока.

Кристина грустно улыбалась.

– Знаешь, мне как-то приснился странный сон, который я все никак не могу забыть. Там я была вроде бы старше. И у меня был мужчина, может, даже муж. Не помню, что он сделал такое, но я ему сказала, чтобы он катился к чертовой матери. И он ушел. Его лицо теперь не могу вспомнить, только взгляд… добрый и грустный. Но хорошо помню ощущение, когда он уходил. Не обида, нет, не злость, даже не горе, было просто больно, словно что-то вырвали из меня вместе с кусками легких, и теперь мне больно дышать. И я тоскую… Сильно тоскую по тому, кого даже не помню, кого даже не существует. Кажется, я бы что угодно отдала, чтобы сделать его настоящим.

Вытерев слезы подолом халата, Кристина снова улыбнулась.

– А ты, оказывается, можешь быть хорошим слушателем. Ночью-то тебя было не заткнуть. Понимаю, трогательные истории – отличный способ залезть в трусики. Слушай, а у тебя есть какая, ну не знаю… внутренняя гигиена, что ли, в подобных разговорах? Вот как ты определяешь, что можно рассказать, а что нет? Или может ты одно и то же всем рассказываешь? Ты никогда не чувствовал, что, рассказывая что-то сокровенное, становишься не единственным обладателем этой ценности? Взять хоть твою историю про хибару. Кстати, я и правда расчувствовалась… Представила, кучку мальчишек, в широко раскрытых глазах которых отражаются языки пламени, уничтожающего то, что они так долго строили, особое место, первое убежище, маленький кусочек мира, существующий по их правилам. Ваши родители решили правильно, что лучше вы сами сожжете хибару, чем она будет разрушена руками какого-то мужика из ЖЭСа, исполняющего указание по сносу незаконно возведенного строения. Это было как коллективное жертвоприношение во имя взросления. Ты мне рассказал, и теперь это немного и моя хибара. Ты добровольно отдал мне часть ее. Если ты так рассчитываешься за доступ к телу, то кто больше шлюха? Думаю, деньгами заплатить все же было бы менее расточительно.

На лице Кристины застыла глумливая улыбка. Она смерила своего мертвого собеседника высокомерным взглядом, в глазах блеснул вызов.

– Ты, кстати, у меня третий? Ой, да не в этом плане. Сразу напрягся. Вам же всем хочется быть первыми, иногда на столько, что даже смешно. Оно и понятно, быть лучшим, когда не с кем сравнить, намного проще. А еще беспроигрышный вариант – это шлюхи. Им, конечно, есть с кем сравнивать, но кому какое дело до их мнения.

Когда я училась в старших классах, в нашем районе была девочка по кличке Сухая. Славилась она тем, что ее часто приглашали парни в гости, когда собирались вечером выпить и расслабиться. Все говорили, что она слаба на передок, и парни относились к ней пренебрежительно, но это не мешало им принимать ее у себя дома. Один знакомый мне рассказал, что как-то раз, когда Сухая в очередной раз сидела в компании парней, предвкушавших веселье, она вдруг разрыдалась. Парни сначала удивились, некоторые даже ухмылялись, но она плакала так горько и безутешно, что им пришлось начать ее утешать, чтобы спасти вечер. На вопрос, что случилось, она сквозь слезы сказала: “Вы как обычно напьетесь и пустите меня по кругу.” Так что же заставляло эту девочку приходить каждый раз, чтобы ее снова и снова имели? Думаешь, ей это доставляло удовольствие? Нет. И все это знали, иначе не звали бы ее Сухой. Первый раз с ней это случилось, когда она перепила в компании парней, которые, как она думала, были ее друзьями. Эти уроды ее изнасиловали, пока она была в бессознательном состоянии. Конечно, лучшее, что они могли придумать, это на следующее утро всем рассказать, как они прекрасно развлеклись со шлюхой. Так появилась Сухая. Нет, она не жаловалась никому. Ведь все ей говорили, что она шлюха, а значит, нечего жаловаться. Значит, такова ее жизнь. Снова и снова лежать, пока очередной мудак, главный страх жизни которого состоит в том, что кто-нибудь скажет, что его член слишком короткий или что он кончил не начав, будет пыхтеть на ней.

Снова стерев слезы с лица подолом халата, Кристина словно смахнула печаль, и на ее опухшем и раскрасневшемся от слез лице появилась улыбка.

– Так как тебе быть третьим? Один лежит в лесу с мусорным пакетом на башке, второй зажарился до хрустящей корочки. А тебя придется кусками фасовать по пакетам и таскать в озеро. Ну не косись на меня своим уродским глазом. Думаешь, мне это нравится? Что мне остается? Целиком я тебя никак не смогу вынести, а здесь тебе долго нельзя быть. Тебе вообще не стоило сюда приходить. Не зря говорят, что половая распущенность до добра не доводит. Врачи ерунду говорить не будут. И уж если быть до конца откровенной, то я бы лучше поменялась с тобой местами и лежала бы беззаботно на полу, чтобы быть чье-то проблемой, а не своей. Я так устала… Кажется, даже нет сил дышать. Словно я уже никогда не поднимусь с этого пола и буду сидеть рядом с тобой и вдыхать твою вонь. У меня нет желания и сил, чтобы жить, уже не помню сколько. Я хожу так, словно к ногам привязаны гири. Не понимаю, почему я не могу себя убить. И все время хочется проснуться.

Дождь барабанил в окно. Жирная муха лениво проползла по уцелевшей полоске на щеке Кирилла и села тереть задние лапки над дырой, что раньше была ртом. Почему-то стало казаться, что челюсти вот-вот захлопнутся и сожрут муху. Кристина не выдержала и зажмурилась. Громко тикали часы, не давая даже на мгновение мысленно покинуть прихожую и гостя, который не уйдет сам.

Кристина не знала, сколько она просидела без движения, пялясь на своего мертвого любовника, но, судя по тому, как одеревенел ее зад, очень долго. Джек за это время успел несколько раз встать и снова лечь возле нее. Он уже бросил попытки просить о прогулке.

– Малыш, прости, совсем про тебя забыла…

Сил идти на прогулку не было, но Джеку нужно было на улицу. Кристина медленно встала, надела тапки и, ковыляя, пошла к двери. Она посмотрела в дверной глазок и, убедившись, что на площадке никого нету, открыла дверь. Джек вопросительно посмотрел на нее.

– Гулять!

Когда она осталась стоять у подъездной двери, Джек понял, что прогулка будет не долгой, но был рад и этому. Скоро хозяйка позвала его, и он послушно вернулся домой.