– Впрочем, какая разница, – говорит Джефф. – Важно другое: вам наконец удалось встретиться и поговорить. Я знаю, как много это значит для Куинни. Случившееся с Лайзой ее потрясло.

– Меня тоже, – говорит Сэм, – услышав об этом, решила приехать к вам и наконец с ней пообщаться.

Джефф склоняет голову набок. Взъерошенные волосы и большие карие глаза придают ему сходство со спаниелем, нацелившимся на кость. Голодным и чутким.

– Так значит, ты знала, что Куинни живет в Нью-Йорке?

– Все эти годы я внимательно следила как за ней, так и за Лайзой.

– Интересно. И по какой же причине?

– Из любопытства, надо полагать. Мне было легче, когда я знала, что у них все в порядке. Или, по крайней мере, думала.

Джефф кивает, опускает голову, неподвижно смотрит в свою тарелку и ворошит в ней лингвини.

– Ты впервые на Манхэттене?

– Нет, бывала и раньше.

– Когда в последний раз?

– Много-много лет назад, – отвечает Сэм, – еще ребенком.

– Значит, до всего этого в мотеле?

– Да. – Сэм смотрит на него через стол, сощурившись, острым, как бритва, взглядом. – До всего этого.

Джефф делает вид, что не заметил в ее последнем слове саркастическую нотку.

– Значит, это было довольно давно.

– Было.

– И беспокойство о Куинси – единственная причина твоего визита?

Я прикасаюсь к ладони Джеффа. Молчаливый сигнал, что он преступил все границы и зашел слишком далеко. Таким же образом он поступает со мной, когда я в гостях у моей мамы начинаю чрезмерно критиковать ее взгляды на… все что угодно.

– Что, могут быть какие-то другие причины? – спрашивает Сэм.