— Она меня раздражает. Впечатление такое, что тот. кто пишет обо мне, пишет как бы о другом, даже не открыв моих книг.
— Нет, критики вообще. Со мной всегда так было. Мои книги трудные, если их быстро перелистать, ничего не поймешь. Но бывают и хорошие статьи, приятно, когда чувствуешь, что тебя поняли.
— Об этом я никогда не думала. На досуге поразмышляю.
— Один французский критик. Он поначалу был с нами не согласен, но когда снова вышла моя первая книга «Тропизмы» и книга Роб Трийе «Ревность», он назвал эти книги «новыми романами». И так пошло.
— Да. Потому что еще раньше я написала статьи о том, что литература, как всякое искусство, должна менять формы, находить новые сущности. Ведь каждый из нас писал совершенно разные вещи. Мы никогда не встречались и не говорили об этом. Но у нас было одинаковое мнение о том, что литература это тоже искусство, как поэзия, как всякий другой жанр.
— Это трудно назвать перестройкой, потому что каждый из нас был одинок, у меня, например, нет прямых наследников, да нет и школы. Люди продолжают писать как хотят, как умеют.
— Да. я как-то замкнута в своем мире.
— Очень мало.
— С моим мужем мы прожили шестьдесят лет. Он принимал, как это у вас говорят, активное участие в том, что я пишу. Он был адвокатом, но очень интересовался искусством, литературой и делал многое, чтобы поддержать меня. Он был моим первым читателем, его мнение играло большую роль для меня. Он умер в марте 1985 года.