Однажды в часы всенощных бдений у доброй моей подруги Джуны Давиташвили, на которых на этот раз гостями были работники Советского комитета защиты мира, речь зашла о готовящейся комитетом (с подачи М. Горбачева) по тем временам совершенно беспрецедентной перестроечной акции — высадке на американскую землю огромного десанта советских граждан. Около ста видных представителей советского культурного истеблишмента должны были пойти на сближение с американцами на самых разных уровнях и быть раскованными в своих желаниях познать буржуазное нутро донельзя разложившегося американского капитализма. Хотите в штат Юта? Пожалуйста! Хотите повидаться с президентом США? Пожалуйста!
Во время разговора за чашкой чая я сидел не шелохнувшись: вот бы мне, а? С президентом-то повидаться. На худой конец интервью взять у какого-нибудь диссидента. Гордая Джуна, которую позвали в поездку, отказалась: заполнять какие-то бумаги, ходить на собеседования — нет. «Пригласите Феликса Медведева, — предложила она, — журналиста из «Огонька». Щедрая добрая Джуна! Ее слово — почти закон. Через два месяца после этого разговора, а именно 13 января 1988 года, я выходил в Вашингтонском аэропорту на американскую землю. Рядом шагали космонавты, писатели, министры, народные артисты, генералы, одним словом, по тогдашним общественным меркам руководства Комитета защиты мира (и, наверное, еще кого-то), соль земли. С той поры десятки раз пересекал я границы разных стран Европы и Америки, встречался с сотнями людей, многое повидал, пережил, перепонял, но те первые встречи в США запомнятся на всю жизнь. И особенно мое первое журналистское интервью с советским диссидентом. Им оказался поэт Иосиф Бродский. Не буду вспоминать о различных обстоятельствах этого интервью, вы прочтете о них в этой книге.
Диссидентская тема в нашей журналистике пробивалась в муках. Помню, каким событием, к примеру, было первое печатное, набранное упоминание Булатом Окуджавой в «Московских новостях» имени Александра Галича. Как-то увереннее почувствовалось: еще бы — тот самый «враг», «сионист», «предатель», «цереушник» оказывается, не тот, за кого выдавала его советская пропаганда. Мы, конечно, знали, что не тот, но вот так прочитать глазами его фамилию — чудо какое-то!
А как рвали из рук номер журнала «Новый мир» за 1987 год со стихами Иосифа Бродского! А первые публикации прозы Владимира Войновича в журнале «Юность» или повести Эдуарда Лимонова в «Знамени»! А «свалившийся» со своими страшными апокалипсическими открытиями нашей недавней истории Александр Солженицын. Как много мы узнавали, открывали и как вместе с этими открытиями мужали, суровели, становились старше и старее.
Господи, какая борьба шла за Александра Исаевича! Любопытно, по-прежнему ли на своих позициях стоит тот, кто осмелился почти публично последним окриком административно-командной системы приказать «не пущать» сочинений Солженицына в народ. Неужели в 1988 году было еще не ясно: вернется или не вернется великий писатель на свою бедную землю?!
Впрочем, многие сомневались. Даже те, кто вроде бы творил гласность. Вспоминаю, как возбужденный, прочитав где-то очередную публикацию, связанную с именем писателя Василия Аксенова, я влетел в кабинет редактора «Огонька» и предложил опубликовать мое короткое интервью с автором «Коллег», «Звездного билета», «Затоваренной бочкотары», взятое мной в Вашингтоне. Редактор был категоричен в своем отказе. Тогда я в сердцах бросил: «Неужели вы согласитесь с тем, что ни Солженицын, ни Максимов, ни Аксенов никогда больше не будут у нас печататься?! Ведь все равно они вернутся. Как тогда будет выглядеть наш журнал?!» Прямолинейный ответ В. Коротича посеял в моей душе семена сомнений в искренности действий некоторых прорабов гласности: «Даже если они вернутся, я никогда не подам им руки».
Только вот пришлось-таки подать руку (да не одну, а две) этим и другим диссидентам, пострадавшим в годы андроповско-брежневского своеволия. Одним из крепких рукопожатий В. Коротича со своими недругами была незаконная с юридической и моральной стороны (все права принадлежали «Новому миру») публикация «Огоньком» рассказа А. Солженицына «Матренин двор», о чем представитель писателя в СССР был вынужден заявить в печати.
Вспоминается и такой случай. Впервые приехал в Москву после многолетней разлуки с Родиной знаменитый нью-йоркский (а в прошлом мурманский, ленинградский) певец и бард Вилли Токарев. Сообщил мне об этом Андрей Вознесенский. Договорились встретиться в ресторане НИЛ, что означает наука, искусство, литература, — новинке московского общепита той поры. Там хорошо кормили, было уютно, тихо. В замечательной компании Андрея Вознесенского, его жены Зои Богуславской, а также сына Токарева Антона я брал у Вилли интервью. Прямо здесь же за столом. Быстро обработав, я стал пристраивать его в печать. Оказалось, это не так-то просто. Первый отказ я получил от редактора «Огонька», второй — от «Московских новостей», третий — от редактора «Советской культуры». И лишь «Неделя» напечатала интервью, добавлю — первое в нашей прессе, с одним из популярных и на Западе, и в России русских людей.
В такой непростой ситуации считаю за честь оказанную мне главным редактором еженедельника «Книжное обозрение» Евгением Авериным публикацию в течение 1990 года цикла интервью под названием «Русские в Париже». Чтобы подготовить его, я провел в столице Франции в общей сложности три месяца, встречался с десятками казавшихся мне интересными людей: писателями, художниками, наследниками громких русских фамилий. Я бегал по Парижу, как загнанный. Мне хотелось успеть как можно больше. А круг знакомых русских все расширялся. Некоторым из них было уже достаточно лет, чтобы мне торопиться. Это были русские люди из первой эмиграции. То и дело я слышал: «Где же вы были лет пятнадцать, ну хотя бы десять тому назад? Вы застали бы еще очень многих». Действительно, уже нельзя было поговорить с Виктором Некрасовым, Александром Галичем, Вадимом Делоне. Уходили из жизни те, кто мог воистину свидетельствовать. Несколько раз, к примеру, я пытался договориться о встрече с Аркадием Петровичем Столыпиным, сыном российского премьера, но в последнее время он тяжко болел. И так вышло, что я оказался на панихиде по нему в храме на рю Дарю в одно из воскресений октября девяностого года. По завещанию Столыпина его хоронили духовные братья, соратники по политическим взглядам, по отношению к России — члены Народно-трудового союза.
В марте 1990 года скончался замечательнейший литератор, поэт, эссеист, мемуарист Кирилл Померанцев. Десятки лет почти с основания проработал он в редакции газеты «Русская мысль». Я читал книгу его воспоминаний «Сквозь смерть», вышедшую в Лондоне в 1986 году. Он вспоминает о дружбе и знакомстве с Георгием Адамовичем, Георгием Ивановым, Сергеем Маковским, Марком Шагалом, Юрием Одарченко и многими из тех, кто представлял русскую литературу и русскую культуру зарубежья.
Мне жаль, что я не встретился с Кириллом Дмитриевичем.
В Ницце скончалась Великая княгиня Мария Александровна Романова. Тоже не успел.
Под Нью-Йорком почти в девяностолетием возрасте умер писатель Петр Балакшин, автор многих романов, повестей, уникального труда о русской эмиграции в Китае… Не успел. Теперь надо спешить к наследникам, обладающим редкостными материалами и книгами.
Долго я искал адрес знаменитого в Париже художника со странной фамилией Р. Т. Мало кто у нас знал, что родом он из России. Чтобы повидаться с ним, мне не хватило нескольких дней: он внезапно умер, а было ему сто лет.
Не успел, не застал, не нашел. Что же делать, если перестройка пришла к нам в апреле 85-го? Что же делать, если не смогли мы сохранить ту хрущевскую оттепель, во дни и годы которой уже начиналось понимание нашей общей ответственности и вины за поругание многих и многого.
Из множества встреч с русскими людьми в мире одна мне особенно дорога. Именно эта встреча расширила мой взгляд; мое понимание трагедии и величия русского человека, оказавшегося за пределами своей родины сразу же после революции. А случилось так. что на приеме у советского посла Дубинина в Вашингтоне (было это в ту самую первую мою поездку в составе делегации) ко мне подошел энергичный молодой человек и представился: Михаил Хлебников, потомок декабриста Ивана Пущина. Познакомились, разговорились, сблизились. Да так, что Михаил пригласил меня в Нью-Йорк в гости в его дом, к его деду Ростиславу Аркадьевичу Небольсину, сыну одного из командиров крейсера «Аврора», женатому на правнучке Ивана Пущина.
Я не замедлил воспользоваться приглашением и познакомился с двумя братьями Михаила. Петром, журналистом, сотрудником газеты «Нью-Йорк сити трибюн», и Павлом, тоже журналистом, пишущим на экономические темы и работающим в знаменитом журнале для миллионеров «Форбс». Представили мне и сестру трех парней-красавцев, Анну. Колоритной и яркой личностью оказался и сын старшего Небольсина Аркадий Ростиславович, искусствовед, знаток русского искусства. Потом я вспомнил, что именно о нем мне не раз рассказывал в Москве Илья Глазунов. Итак, в Нью-Йорке, а также во Франции, в Англии и других странах живет дружная интереснейшая семья Пущиных — Небольсиных — Хлебниковых. Мне удалось перезнакомиться почти со всеми. Несколько дней (это уже в следующую поездку) я провел на даче этой семьи в местечке Саутхемптон под Нью-Йорком.
Именно там я брал интервью у знаменитого американского писателя Курта Воннегута, именно там присутствовал на дне рождения у сына белого генерала Врангеля, у которого, надо заметить, безуспешно пытался взять интервью. Я оказался первым советским человеком, с которым он вообще согласился разговаривать, потому что он не верил ни Горбачеву, ни перестройке. Сожалею, что так и не сумел окончательно переубедить его, что перестройка — единственная надежда на спасение России, хотя проговорили мы более часа и он слушал меня с энтузиазмом.
Правда, к моей радости, я узнал позднее, что он осмелился приехать на свою родину и даже встречался с журналистами. Я был тогда в отъезде. И мне очень жаль. Единственное утешение, что, как мне кажется, я немного подготовил этого непримиримого ко всему советскому человека к тому, чтобы он все-таки переосмыслил свое отношение к родине и приехал на свидание с ней.
Духовным нравственным центром большой семьи был Р. А. Небольсин, мудрый, много переживший человек. На его глазах матросами в ноябре семнадцатого года был убит его отец. И он решил уехать из революционного Петрограда. В Нью-Йорке, куда прибыл на пароходе, он довольно быстро встал на ноги, профессия специалиста по очистке вод принесла ему и возможность достойного заработка и авторитет в кругу специалистов. В первую и в последующие встречи Ростислав Аркадьевич с горечью говорил мне о том, что у него собрался большой архив и он не знает, как передать его России. А в архиве этом скрыты профессиональные тайны. Проблема очистки вод актуальна во всем мире, говорил он, но в России она особенно важна. Оказалось, что он уже обращался в наше посольство с просьбой помочь, ему обещали, но воз и ныне там.