В такой странной компании личной целью Мадлен становится — дать почувствовать каждому, что его любят больше всех: действительно, создается впечатление, что она обладает бесконечной нежностью по отношению ко всем окружающим.

«Мадлен — единственное существо в мире, которое полюбило меня в надежде», — говорил один «трудный» парень после встречи с ней и доказывал это великолепной формулировкой: «Она смогла увидеть мое истинное "я", искаженное в глазах окружающих, неизвестное даже мне самому, — “я", которое и сам я ненавидел, потому что чувствовал себя закованным в мои цепи… Благодаря ей, я существовал еще прежде, чем начал существовать в моем собственном сознании, — тогда, когда все остальные еще не признавали меня…»

Нет ничего такого, чем бы Мадлен пренебрегала: она может изобрести подарок, или песню, или комическую сценку, если это идет на пользу друзьям. Она может погрузиться в молитву, написать статью или стихотворение, или прочитать лекцию, или бороться за права кого-то, кто подвергается преследованиям по политическим мотивам: все она делает с тем же пылом и с тем же трезвым умом; все — с явной «радостью от своей веры».

Тем временем Франция болезненно встрепенулась: она открыла для себя, что сделалась «миссионерской территорией», и кардинал Парижа предлагает подойти к проблеме отхода от христианства рабочих масс так же, как к ней подходят в странах, куда отправляются миссионеры.

Так в Лизье открывается необычная семинария — находящаяся под покровительством святой Терезы — которая должна подготовить новый тип священника, способного отправиться туда, где вера не только исчезла, но и кажется невозможной: в самые заброшенные пригороды, в рабочие кварталы, на фабрики.

Мадлен торжествует, поскольку создается впечатление, что ее первоначальная идея почти становится планом, который сама Церковь принимает на вооружение.

Новый опыт распространяется, растет головокружительным образом и полагает начало феномену священников, которые пытаются нести Евангелие на фабрики, сами становясь при этом рабочими, разделяя тяготы, труд и борьбу трудящихся.

Нелегко делать это, не присоединяясь к группировкам, не участвуя в социальной и политической борьбе, не вступая в партию, которая представляет трудящихся, не уступив рано или поздно господствующей марксистской идеологии, не принимая логики столкновений и насилия…

Мадлен видит, как многие священники — служители того Христа, которого она любит всем своим существом — уступают искушению, хорошо ей знакомому, ибо она его испытала на себе: подвергнуть опасности само их призвание, позволив увлечь себя «ослепляющей машине классовой борьбы».

Вмешивается Рим, и его последующие оценки в адрес опыта священников-рабочих в том виде, в котором он тогда существовал, будут негативны.

Мадлен страдает до глубины души: с одной стороны, она хотела бы, чтобы благородные усилия благородных священнослужителей, с которыми она лично знакома и которыми она восхищается, были поняты и оценены по достоинству, и не согласна с поверхностными суждениями людей, слишком здравомыслящих; с другой стороны она еще более понимает озабоченность Церкви, которая видит, что ее священное служение идеологизируется и делается пристрастным, и которая теперь уже опасается за веру своих служителей.

Со своей стороны она пришла к убеждению: этому необычайному опыту не хватило молитвенной поддержки со стороны всех христиан. Ошибка заключалась в том, что священнослужители оказались подставлены под удар на самых передовых позициях, тогда как христиане все вместе не объединились в единодушной и напряженнейшей молитве, чтобы поддержать их.

Она видит также и другую проблему: слишком недостаточна любовь к Церкви.

Слишком слабо люди понимают, что «Церковь их любит», — даже Церковь с точки зрения ее организационных и иерархических аспектов, — и слишком мало Церковь заботится о том, чтобы довести до людей свою любовь.

В 1952 году, ко всеобщему удивлению, Мадлен решает предпринять краткое путешествие в Рим, который для нее является «чем-то вроде таинства Христа-Церкви».

Она предпринимает настоящее паломничество, преднамеренно утомительное, потому что «некоторые милости для Церкви можно просить и получить только в Риме».

Два дня и две ночи в поезде туда и обратно затем, чтобы пробыть в вечном городе всего двенадцать часов: почти все эти часы она проводит в Соборе Святого Петра, молясь «до самозабвения».

После она будет рассказывать: «Я отдала себе отчет в том, насколько было бы необходимо, чтобы иерархическая Церковь была признана всеми людьми как та Церковь, что любит их. Петр — камень, от которого потребовали любить. Я поняла, сколько любви было бы необходимо вложить в символы Церкви».

Когда она возвращается в Иври, ей сообщают, что один ее знакомый священник, проживающий в Риме, узнав о ее путешествии, даже добился для нее аудиенции у Папы, но затем не смог найти ее, и Папа ждал ее напрасно.

Связь Мадлен с Церковью нерушима. Она всегда говорит о ней как о «нынешнем Христе».