Через сорок лет после смерти девушки он с благоговением напишет историю ее жизни.
Одним словом, никому не было известно, что молодой адвокат и сам давно уже посвятил себя Пресвятой Деве.
Тогда в Неаполитанском Университете был обычай, который может нам показаться странным, но он был характерен для пламенной религиозности южных краев.
В день, когда им присваивалась ученая степень, новоиспеченные доктора наук должны были дать такую клятву:
«Я непоколебимо верую в духе и признаю всем сердцем, и твердо провозглашаю устами, что ты, Матерь Божья, Приснодева, была полностью избавлена […] от всякого пятна первородного греха […]. Публично и в частной жизни, до последнего дыхания я буду провозглашать это учение и приложу все усилия к тому, чтобы и все мои ближние его приняли и его провозглашали. Это я утверждаю, это обещаю, в этом клянусь…»
Тогда привилегия Непорочного Зачатия не была признана Церковью как истина веры, и уже несколько веков богословы спорили о ней. Но именно с XVII века испанские, а также итальянские университеты, связанные с Испанией ввели
Во времена Альфонсо клятва для многих была формальной. Для него же это было нечто вроде акта посвящения. В восемнадцать лет он тайно дал обет целомудрия. И свою любовь к Пресвятой Деве он выражал даже в живописи: из-под его кисти выходили такие напряженные и чистые лики Богоматери, что они побуждали к молитве.
Это сочеталось с особым благоговением перед Евхаристией: в своей роскошной одежде, в элегантном парике и со шпагой кавалера на боку — которую он носил, следуя обыкновению молодых дворян Неаполя, — Альфонсо посещал не только гостиные и игорные столы (это была страсть, из-за которой он кое-чем рисковал в духовном отношении), но также и очень часто выступал в роли почетного стража при Святых Дарах.
Впоследствии эти два его благочестивых устремления сделаются двумя книгами, исполненными страстности и очень широко распространившимися: «Визиты к Святым Дарам» (более 2000 изданий на разных языках) и «Прославление Марии» (около тысячи изданий на разных языках), которую некоторые знатоки считают прекраснейшей из всех когда-либо написанных на итальянском языке книг о Пресвятой Деве.
Это, — как говорил один знаменитый критик, — «две итальянские книги, самые читаемые и вызывающие самое усердное повиновение не только в Европе, но и во всем мире».
В его молодые годы Дева и Евхаристия воплощали собой для Альфонсо наивысшую конкретность христианского идеала: они воплощали красоту и человечность нашей веры, ее величие и смиренную «народность». И он был страстно верен этим двум «привязанностям».
Вместе с тем в нем жило человеколюбивое стремление посвящать свои силы «Неизлечимым» — больнице без врачей, без лекарств, без санитаров, где скапливались отбросы общества, лишенные всякого достоинства и всякого «ухода» кроме того, что безвозмездно оказывали им некоторые добровольческие общества. Это была скорей не больница, — утверждают авторы хроник, — а «человеческая свалка», «зловонная клоака»…
Несколько раз в неделю Альфонсо ходил туда заправлять постели, менять белье, врачевать язвы…
Таким образом, все было готово к тому, чтобы Бог призвал его. Так всегда случается, когда христианин пламенно любит Деву Марию, Евхаристию и бедных.
Случай представился в том зале суда, где он привык пожинать лавры. Весной 1723 года адвокат де Лигуори выступал в нашумевшем процессе герцога ди Травина (племянника Папы) против великого герцога Тосканского.
В процессе был также замешан император, и на карту была поставлена огромная сумма в шестьсот тысяч дукатов.
Альфонсо был уверен в победе, так как он имел в своем распоряжении неопровержимые доказательства. Однако в один прекрасный момент он заметил, что его аргументам не придавали значения: судьи, да и сам председатель, которого он всегда уважал за честность, были заранее подкуплены.
После того, как с чувством великого отвращения из-за перенесенной несправедливости Альфонсо снял с себя тогу, он, к огорчению своих близких, решил никогда больше ее не надевать.
Они надеялись, что это негодование скоро пройдет, но встревожились по-настоящему, когда стало очевидно, что он пренебрегал даже и некоторыми для всех вожделенными почестями: будучи приглашен ко двору на день рождения императрицы, он там не представился, а пошел к своим «неизлечимым».
Именно в этот день, в тех зловонных коридорах он как будто бы услышал голос, говоривший ему: «Оставь мир и отдай себя Мне!», — ив тот момент ему показалось, что вся больница дрожала.