Книги
Полуночница
В стихах можно сказать гораздо больше, чем в прозе. В стихах есть обнаженный нерв, ведь за рифмой сложнее спрятаться. Вперед, читатель! За тайнами чужой души! Она такая же таинственная, как твоя.
Юлия Крюкова
Полуночница
На реке
Если вы не знаете слов «пишня», «гачки», «шкерить» или «строганина», если вы не верите в то, что в болоте нельзя утонуть, а чайки – это обычные помойные птицы, значит, вы приехали с большой земли, с материка. А приезжего ни за что не поведут за помощью к Славке, так же, как никто не повел бы чужака к Славкиной бабке Домне, пока она еще была жива. Так что эта мысль даже не пришла в голову Виктору Чистову, когда сезонник Серега пожаловался мужикам из бригады, что кто-то за ночь обобрал его сети. Серега, в общем, был хорошим парнем, – на материке у него остались жена и маленькая дочка, – он приехал подзаработать на время навигации, не халтурил и не ныл, когда пришло время вкалывать на причале по двенадцать часов с перерывом на сутки. И все равно – он оставался чужаком.
Но, когда кто-то пошарил в Володькиных сетях, а потом и в Колькиных, да и сети самого Виктора вот уже две недели зияли пустыми ячейками, как раскрытыми голодными ртами, мысль о разговоре со Славой стала казаться такой заманчивой! Однако он все равно сказал себе: «Нет», хотя день ото дня эта идея становилась все навязчивее. Не было ни одной смены в порту, которая не начиналась бы с обсуждения – чьи сети на этот раз оказались пустыми. И во время каждого такого разговора Чистов думал о том, что надо все-таки пойти и обсудить все со Славой! Тем более что и идти-то далеко бы не пришлось – он почти всегда был или в бригадном вагончике, или на причале. Можно было поговорить и в промежутке между тем, как он закончит раздавать наряды на день, – сегодня грузим технику, завтра металл, – и пойдет смотреть как два ряда кранов перемещаются по рельсам – первые захватывают груз с корабля, вторые – перебрасывают в вагоны. Но каждый раз Виктор находил различные причины, чтобы не начинать этот разговор. Хотя на самом деле причина была всего одна. Но, когда дело касалось Славки и реки, и одной причины было более чем достаточно.
За помощью к Славке обращались часто. Практически каждый в бригаде, у кого внезапно разболелся зуб, или вылез «ячмень», или во время навигации, – в самое денежное время! – подскочила температура, заходил к нему хотя бы однажды. Ему приносили маленьких детей, когда те начинали плакать и никак не могли остановиться. Когда у самого Славки родилась Ольга, Виктор много раз видел, как отец успокаивал ее: Галка, Славина жена, передавала ему заходящуюся от крика Ольгу, а он брал ее на руки и дул в рот. И все – тишина. Галина как-то обмолвилась, что много раз пробовала повторить этот трюк, но ничего не происходило, как она сказала – это было специальное Славкино волшебство. Об этом было известно всем. Но было и еще кое-что, что происходило только между Славкой и рекой, и Виктор был, пожалуй, единственным кто знал об этом. Как и в любом маленьком городке, здесь тоже то и дело всплывали, а затем испарялись различные слухи, но Виктор видел это собственными глазами. Или думал, что видел. И пусть в то лето ему было всего шесть лет и с того дня прошло уже очень много времени, видение того, как набежавшая из ниоткуда волна лизнула самодельный плот, частенько тревожило его по ночам.
Он познакомился со Славкой холодным даже по северным меркам летом 1962 года, когда его семья перебралась из балка в кирпичный дом на улице Толстого. Эти дома были первыми высотками в городе – целых четыре этажа! Зимой их окна в балке заваливало снегом почти под самую крышу, но сейчас, и Витька знал совершенно точно, их квартира будет на третьем этаже, и сугробы останутся далеко внизу. Он был всецело поглощен переездом – помогал матери паковать тюки, которые отец потом грузил на специально вызванный по такому случаю грузовик, и внутри его худой груди все как-то сладко екало и трепыхалось. Когда они въехали в свой новый двор, сидящий на тюках в кузове Витька заметил недалеко от их подъезда больше десятка лодочных сараев, а еще повсюду, где только можно было зацепиться корнями, росли ромашки. Целое ромашковое поле, за которым был виден широко разлившийся, темный и какой-то густой Енисей! В тот день родителям пришлось несколько раз возвращаться в балок за вещами, и Витьку оставили в новой квартире караулить добро. Дождавшись, пока родители, наконец, уйдут, он отправился в экспедицию по квартире. Сначала он обследовал «дальнюю комнату», как назвала ее мама, и решил, что она будет «его комнатой», загроможденный тюками зал он уже видел, на кухне была мойка и печка с дымоходом, а под подоконником, за небольшими дверцами, скрывалась ниша с полочками – держать готовую еду в прохладе (это Витьке объяснил отец). В коридоре обнаружилась еще одна дверь, которая вела в маленькую темную комнату, где стоял странной формы стул с трубой и веревочкой… Через мгновение после того, как Витя потянул за веревочку, он уже мчался вниз по лестнице, позабыв о том, что ему поручено не отходить от вещей ни на шаг – за его спиной шумел горный поток.
На втором этаже он влетел в открытую дверь чьей-то квартиры и бросился к высокой полной женщине, которая вышла в коридор на его крики.
– Тетенька, тетенька, там вода!
Она обхватила его за плечи, и мальчишка ткнулся головой ей куда-то под грудь. Женщина отстранилась и заглянула перепуганному Витьке в глаза. Так он впервые увидел бабку Домну, которая показалась ему очень высокой. Ее скуластое темное, почти без морщин, лицо было совершенно спокойно, только черные брови слегка дрогнули. О том, что ей уже много лет, Витька догадался по седым прядям, перевитым в темной косе, как вплетенная лента. Повернувшись, в сторону комнат, она позвала:
– Слава!
В коридор вышел высокий худенький пацан немного старше Витькиных лет, черноволосый и весь какой-то угловатый. Как потом сказала Витькина мама: «татарчонок». Бабка сказала ему:
– Славик, иди, помоги мальчику.
Мальчишки поднялись в Витькину квартиру, которая снова наполнилась тишиной, вошли в маленькую комнату со странным стулом и веревочкой (Славка предварительно включил там свет), и сосед очень серьезно, без тени снисходительности, на которую успокоившийся Витька мог всерьез обидеться, объяснил, что к чему.
– Как тебя звать-то? – Спросил он, уже уходя.
– Витька.
– Выходи вечером во двор, по трубам полазим.
Так за один день в Витькиной жизни произошли три неравнозначных, но одинаково ярких события: он переехал в высокий кирпичный дом, впервые в жизни увидел унитаз и нашел лучшего друга, которого может заполучить человек в шесть лет – Славку.
Тем же вечером Славка Захаров научил его лазать по трубам, которые на Севере из-за мерзлоты никогда не зарывают в землю, и они торчат из нее массивными буквами «П». Он легко шагал впереди, засунув руки в карманы поношенных брюк, не замечая толстые проволочные обручи, стягивавшие деревянную обшивку, и выкрикивал, чтобы шедшему позади Витьке было лучше слышно: «В затылок мне смотри, не гляди вниз, свалишься!». Проделав это первое в Витькиной жизни опасное путешествие, они сидели на земле среди ромашек, и Славка пообещал, что весной возьмет Витьку с собой на подледную рыбалку. Мальчик легко представил, как они станут вытягивать из лунок пахнущую свежим огурцом корюшку, и та мгновенно будет покрываться ледяной корочкой, как глазурью. В этот момент Витька был совершенно, безоговорочно счастлив! А спустя пару недель Славка спас ему жизнь. Не больше – не меньше…
Витька уже пятнадцать минут слонялся по двору, поджидая своего друга, когда услышал отчаянный собачий визг, доносящийся со стороны лодочных сараев. Он подумал, что собака могла запутаться в забытых кем-то рыбацких сетях, и поспешил на помощь. Он торопливо шел, ориентируясь на собачий голос, и застыл, почти уткнувшись в спины троих мальчишек, которые, судя по росту, были гораздо старше него. Они, не переговариваясь между собой, очень сосредоточенно обстреливали камнями некрасивую, в неаккуратных клочках шерсти, собаку, которая металась в углу, образованном двумя сараями, и издавала совершенно человеческие крики. Каждый раз, когда метко брошенный камень впивался ей в бок или попадал в лапу, она поднимала голову к небу и причитала: «Ай-яй-яй!».