— У него может быть все что угодно, — произнес он, наконец, вновь глядя на пожилого француза, понимая, однако, что пожилая сестра права.

— Остальные были цвета мариямуны, сэр. Я провела в Индии долгие годы, и знаю, что бывает в таких случаях.

— Мариямуны?

— Так у них называют черную смерть, сэр. И я насмотрелась ее, уж поверьте мне. Болезнь сидит в легких. Видите мокроту?

Бринк уже успел разглядеть на фоне бледного лица едва заметную линию, которая пролегла от его посиневших губ к белой простыне, где она приобретала бледно-розовый оттенок. А в уголке рта виднелась светлая пена.

— Ему что-нибудь дали? — спросил Бринк.

— Сульфу, сэр, хотя, по-моему, от нее уже никакого толка.

— Бубонов, как я понял, на нем нет.

— Я внимательно осмотрела его, сэр. Подмышки, шею, пах, тело.

— А почему он без маски?

Морщинистая медсестра сморщилась еще больше.

— Я хотела надеть на него маску, но доктор Тадвелл сказал, что в этом нет необходимости. Я работала в Индии и потому знаю, я права.

— Срочно найдите для него маску, после чего оставьте нас ненадолго.

— Хорошо, сэр. Разумеется.

Сестра принесла маску, продолжая буравить Бринка пронзительным взглядом, но он захлопнул дверь прямо у нее перед носом.

Надев маску себе на лицо, он склонился над больным французом.

— Monsieur, réveilez vous, monsieur,[2] — обратился Бринк к нему из-за лоскутка ткани.

Больной даже не пошевелился.

— Monsieur, vous prie, où donc avez vous trouvés les malades?[3]

Увы, француз так и не сказал ему, где он нашел этих больных, он вообще ничего не сказал. За себя говорили разве что симптомы — а говорили они то, что этот человек смертельно болен. Дыхание мужчины было частым и поверхностным, лицо горело, ноздри и губы приобрели синюшный оттенок. Бринк предельно осторожно, стараясь не прикасаться к мокроте, которой та была испачкана, скатал влажную простыню. Как и утверждала сестра, на груди больного бубонов не оказалось.