Видите ли, эти тёмные линии были не статичны.

Они свободно болтались, с довольно большой амплитудой, а поскольку ветер был более чем умеренный, сразу возникла мысль, что их прицепили минуту назад и они (линии, верёвки, тёмные полоски, если хотите) сохранили импульс и энергию тех, кто их вешал.

— Зачем на гастрономе верёвки? — удивился я.

— Сань, какие верёвки, ты о чём? — Нинель хихикнула и потащила меня в тёмный переулок. — Это у тебя глюки. От недопоя. Хи-хи… Надо срочно вмазать…

— Да, надо, — подтвердил Михаил.

Переулок оказался недлинным и заканчивался тупиком.

Единственным освещением здесь была полоска света, просачивавшегося между створками слегка приоткрытых ворот, ведущих в хоздвор гастронома.

Мы уже приблизились было к этим воротам, как вдруг шагавший впереди Михаил замер как вкопанный, жестом заправского спецназовца вздел сжатый кулак и на диво осмысленно прошипел:

— Тихо! Там чужие. Замрите тут, я гляну — вдруг какая-то проверка…

Михаил подкрался к щели между створками, присел на колено и осторожно заглянул во двор.

Мы с Нинелью замерли, как и было приказано, и стали прислушиваться.

Из хоздвора доносились странные звуки.

Слышались негромкий деловитый говорок и характерная возня, как будто небольшая слаженная бригада что-то таскала и перекладывала.

Ещё был один звук, заметно выбивавшийся из общей такелажной тональности. Кто-то там надсадно мычал, с прорывающимся хрипом, надрываясь и — не побоюсь трагичного сравнения — как будто бы заходясь в последних конвульсиях.

Вот это мычание показалось мне настолько неожиданным и несовместимым с какой бы то ни было «проверкой», что я нарушил приказ, подкрался к затаившемуся у щели Михаилу и из-за его плеча заглянул во двор.

Дверь чёрного входа, над ней яркий галогеновый фонарь, небольшое крыльцо.

Справа от крыльца стоял чёрный фургон, возле него несколько человек… в комплектах ХЗ (химзащиты), грузили в кузов какие-то баллоны и ящики.

Слева трое в рабочих спецовках вешали человека.

Вся эта сцена была настолько дикой и нереальной, что я невольно зажмурился. Показалось мне, что это игра отравленного местной химией воображения, некий трансцендентальный мираж.

Увы, когда я вновь открыл глаза, всё было на месте: люди в химзащите всё так же деловито укладывали в фургон свои баллоны, а трое в спецовках вешали человека, одетого в такую же химзащиту. Двое держали веревку, перекинутую через какую-то балку, а третий, крепко обхватив удавливаемого за пояс, рывками тянул его вниз.