Кармел Лейси — самая глупая из всех известных мне женщин, и это не так уж мало значит. Я пила с ней чай в тот промозглый вторник только потому, что она, во-первых, так настойчиво приглашала меня по телефону, что невозможно было отказаться, а во-вторых, я пребывала в такой депрессии, что даже пить чай с Кармел Лейси казалось лучше, чем сидеть одной в комнате, где еще не затихло эхо последней ссоры с Льюисом. То, что я полностью права, а он несомненно, неколебимо, до ярости не прав, не давало удовлетворения потому, что он теперь находился в Стокгольме, а я все еще в Лондоне, в то время как по всем правилам мы должны бы вместе лежать на берегу под итальянским солнцем и наслаждаться первым совместным летним отпуском с медового месяца два года назад. Дождь не прекращался со дня его отъезда, а в «Гардиан» я каждый день читала, что в Стокгольме тепло и ясно. Я игнорировала сведения о дурной погоде на юге Италии и сосредоточивалась на грехах Льюиса и своих печалях.

«По какому поводу хмуришься?» — спросила Кармел Лейси.

«Разве? Извините. Это, наверное, депрессия от погоды и вообще. Это не из-за Вас. Продолжайте. Ну и как, Вы купили в конце концов?»

«Так и не определилась. Всегда так ужасно трудно принимать решения… — Ее голос неопределенно замер, а рука зависла над блюдом с пирожными между безе и эклером. — Но знаешь, какие они теперь стали, не идут навстречу, не держат то, что тебе нравится, а просто продают, а ты к тому времени уже поняла, что хотела это с самого начала».

Пирожные ей на пользу и пухлость ей идет. Она такая хорошенькая блондиночка, ее привлекательность зависит от окраски и сохранится навсегда даже с постоянным увеличением веса и переходом в седину. Пока ее волосы совершенно золотые, хоть она училась с моей мамой в школе. Тогда она пользовалась большой популярностью и кличка у нее была «Карамель». Они не то, чтобы дружили, но проживали по соседству. К тому же папа Кармел держал скаковых лошадей, а мой дедушка — ветеринар-хирург — за ними ухаживал. Потом их пути разошлись. Моя мама вышла замуж за молодого партнера своего отца и осталась в Чешире, а Кармел «удачно» вышла замуж и уехала в Лондон. Ее мужу было за сорок, богатый банкир, упакованный в «Ягуар», а троих детей они благополучно распихали по хорошим школам.

Но ничего не вышло. Кармел стала бы идеальной женой и матерью, если бы не оказалась так привязчива и не пыталась заполнить собой каждую секунду жизни всего своего семейства. Сначала ушла старшая дочь с туманным заявлением, что нашла работу в Канаде. Вторая дочь в девятнадцать вышла замуж и без оглядки укатила с мужем на Мальту. Следующим ушел муж, предварительно дав неправдоподобное количество оснований для развода. Остался только младший сын Тимоти. Когда-то он на каникулах болтался на дедушкиных конюшнях, хрупкий, живой как ртуть, стремительный мальчик, но слишком молчаливый, что, в общем, простительно при такой неуемной матери. Сейчас она мурлыкала как раз про него, покончив, насколько я смогла уследить, с темами своего портного, доктора, поклонника, отца, моей мамы и с двумя пирожными с кремом. Я прислушалась.

Тимми ее огорчал, пошел по стопам отца, которому не следовало бы лезть в их жизнь, но, оказывается, он переписывался с Тимми и хочет, чтобы сын приехал его навестить в Вену, хотя они и не виделись со времени развода, и даже прислал денег на проезд. Кармел возмущалась, не слушала меня совершенно, цитировала Библию, и чем демонстративнее она страдала, тем большую жалость я испытывала к Тимоти и тем интереснее мне становилось: я-то тут при чем? Она меня позвала, конечно, не потому, что ей нужна аудитория — существуют преданные партнеры по бриджу, с которыми она наверняка это неоднократно обсуждала. Что ее нисколько не занимает мнение кого бы то ни было из моего поколения, она дала понять ясно.

Я не удержалась и спросила: «Ну а почему просто не расслабиться и не отпустить его? Говорят, это — единственный способ кого-нибудь удержать. Мама всегда говорила, что чем сильнее к кому-то пристаешь, тем больше он норовит держаться подальше, освободится совсем». И только я это сказала, я вспомнила, что мама говорила это как раз про Кармел. Я, наверно, бестактна, но она этого, к счастью, не поняла, так как считала себя безупречной и ни в чем не видела своей вины.

И вдруг она заговорила про мои отношения с мужем.

«А почему у вас нет детей, Льюис не хочет? За два года уже можно бы… Он, конечно, редко бывает дома… Были бы у тебя дети, ты бы так не веселилась».

«В любом случае, мне бы, наверно, хватило соображения не ставить вокруг них загородки».

Злилась-то я не столько на Кармел, сколько на себя — совсем недавно я как раз этим и занималась, только огораживала не ребеночка, а мужа.

«Кроме того, Тимоти не ребенок, сколько ему? Семнадцать?».

Она-то, конечно, считала, что он маленький, никогда не был вне дома один, только в школьном лагере. Отец Тимоти, Грем, соглашался принять его когда угодно. И, в общем, Кармел, как выяснилось, и не возражала, чтобы он уехал, только хотела, чтобы он благодарил ее, а не отца. Она даже согласилась принести себя в жертву и поехать с ним, но он ей нагрубил.

И тогда она подумала про меня. Вот уж я удивилась, уставилась на нее: «Почему?»

«Очень просто, Ванесса. Я знаю, что ты собиралась с Льюисом в отпуск, но ему пришлось уехать по делу. Но, может, ты собираешься потом к нему присоединиться, а тогда, конечно, вы с Тимми могли бы поехать вместе, и это решило бы все проблемы, ты понимаешь?»