Непонятно было о ком идёт речь, но Спирос, видимо, понял, о ком его спрашивают, задумчиво ответил:

— Тэйтона-то? Сложный вопрос. Работали вместе в прошлом году в Турции.

— И что?

— Да ничего, — пожал плечами Сарианиди. — Добрым малым или там рубахой-парнем я бы его не назвал, но законченным подлецом — тоже. Ничего дурного не делал. Замкнут, молчалив, очень компетентен.

— Я не об этом. Он дурак?

— С чего бы? — откровенно удивился Сарианиди.

— Тогда что он делает? И что делает Карвахаль? Рамон сошёл с ума?

До Хэмилтона донёсся тяжёлый вздох толстяка, похожий на вздох Екклезиаста над суетой мира.

— Вам-то что до этого, Франческо? Не трогай проблему, пока проблема не трогает тебя. Не понимаю, почему люди интересуются тем, что их совершенно не касается.

— В принципе, вы правы, Спиридон, — голос Бельграно был всё так же спокоен и мягок. — Это совершенно не моя проблема. Вот почему это так любопытно.

— Зачем совать нос в чужие дела? — безмятежно и даже как-то примирительно спросил Сарианиди. — Тем более — Карвахаля?

Бельграно отмахнулся.

— Совет не совать свой нос в чужие дела — чистый вздор, Спиридон. Кто из нас настолько эгоцентричен? К тому же, кто знает, как повернётся дело и не станет ли оно моим или вашим. Разнимать-то их, случись чего, боюсь, нам придётся.

— Упаси Бог, — голос Сарианиди прозвучал неожиданно твёрдо. — Я снимаю с себя всякую ответственность.

— А вот это правильно, Спирос, — голос итальянца прозвучал насмешливо и вкрадчиво, и тень Бельграно мелькнула в дверном проёме.

Спирос Сарианиди тоже поторопился уйти.

Хэмилтон зашёл в спальню. Он мало что понял из услышанного разговора, но было ясно, что та напряжённость, что он чувствовал в гостиной, ощущалась не им одним. Бельграно был озабочен каким-то поступком Тэйтона, который казался ему глупым. Но чем именно? О чём говорил Сарианиди? Что называл проблемой? И причём тут этот Карвахаль?

Утомлённый этими недоумениями и намаявшийся за день Хэмилтон неожиданно быстро, едва опустил голову на подушку, уснул. В его путанном сне под утро снова замелькала Галатея, но сон был тяжёл и сумрачен. В нем неожиданно с топором из-за угла выходил Тэйтон, с которым дрался неизвестный ему Карвахаль — похожий на призрака, с бледным безглазым лицом. Оба они сражались за Галатею, а ему, Хэмилтону, надлежало присудить победителю жену Тэйтона в качестве турнирного кубка. Победил призрачный Карвахаль, но Галатея не хотела быть ему наградой и шептала на ухо Стивену, чтобы он спас её.

Проснувшись на рассвете, около восьми, Хэмилтон резко поднялся на постели: ему послышался голос Галатеи.

Он торопливо вскочил.