— Представляю. Ты сильно испугался?

— Нет, я стал помогать ему освободиться от земли, мне казалось, что он должен сказать мне что-то важное. Однако, как только я очистил его рот, я проснулся. Я потом много лет вспоминал этот сон и даже пытался вызвать его снова. Звал брата перед сном, просил прийти. Но Юджин больше не приходил.

— И ты стал археологом? — изумился Хейфец.

— Да, я не боялся смерти или не очень боялся. Скорее, мне нравилось заглядывать ей в глаза и пытаться узнать, что за ней — полный распад, долина теней, Елисейские поля блаженных или иное небо и иная земля. Но не каждый привет с того света радует.

— С того света? — уточнил Хейфец.

— Угу, — уверенно кивнул Тэйтон, указав на фреску. — Для меня вот это — тот свет. По ту сторону добра и зла начинается дурная фантасмагория, и странные уподобления мёртвых теней живым лицам пугают. Скелет не страшен, это остов жизни, но он не притворяется живым. А это — притворяется настоящим, подлинным, делает вид, что дышит, оно блудит, чудовище шестипалое, бессмертное, ненасытимое и неуёмное, прыгает в похотливом изнеможении и яростно крутит в веках своим распутным задом в вечно неутолимом сладострастии. Из века в век, как прорва, как бездонная бочка Данаид…

— Ты, как я погляжу, поэт, — Хейфец чуть иронизировал, но смотрел серьёзно.

— Боже упаси. Ладно, убери это с глаз долой.

Хэмилтона несколько смутил, но куда больше возмутил этот нелепый разговор. Тэйтон не нравился ему, этот холодный бесчувственный человек ничего не понимал в любви, был примитивен и ограничен. Теперь же он показался Стивену ещё и не совсем нормальным.

В субботу и вправду полил дождь. Вся экспедиция, опьянённая удачей, субботний вечер провела в гостиной. Поднимались тосты, звенели стаканы. Винкельман, правда, пил только пиво, зато Бельграно, Лану и Карвахаль налегали на коньяк, хотя француз вскоре исчез невесть куда. Захмелел и Гриффин, пивший, правда, только виски, зато уж в избытке. Хейфец потягивал коктейль собственного приготовления, состоявший из русской водки, ликёра «Куантро» и апельсинового сока. Спиридон Сарианиди прихлёбывал из стакана что-то непонятное местного разлива. Ни Долорес Карвахаль, ни Галатеи не было. Хейфец сказал, что миссис Тэйтон неважно себя чувствует, а Карвахаль сообщил коллегам, что у Долорес болит голова.

Хэмилтон тоже выпил — чтобы расслабиться, и незаметно сильно опьянел. На душе снова стало скверно. Все эти люди были чужды ему, и он незаметно ускользнул к себе. В спальне хотел было раздеться, но остановился, поражённый новой мыслью. А что если Галатея вовсе не приболела? Но где она? Под надзором Тэйтона? Хмель придал ему смелости. Он, пригибаясь, промчался в темноте наверх и, удивлённый, замер.

Дверь на террасу приоткрыта, ночник освещал пустую спальню Тэйтона. Значит, он с Галатеей. Странно, но застать любовницу в постели с мужем ему вовсе не хотелось. Нелепо как-то. Однако странная тишина в спальне насторожила его, и он всё же сделал несколько шагов к окну. Там никого не было, только на постели Галатеи лежала её шляпка, та, в которой она была на раскопе.

Но где же она?

Он торопливо бросился на поиски.

У стены виллы в тёмном арочном углублении на скамье сидели двое, но не в объятиях, а рядом, хоть и порознь. Мужчина тяжело упёр локти в колени и судорожно вонзил пальцы в волосы. Женщина задумчиво вертела что-то в руках, кажется, браслет.

— Ты не должен так говорить. Я буду ждать.

— Это бесчестно с моей стороны.

Голос женщины был твёрд.

— Это мой выбор. Я буду ждать.

Мужчина с шумом выдохнул.