— Я слышал, что это какой-то саморазогревающийся большой чайник, но не видел его.

— Не знаю, получится ли, но лейтенант Бахметьев говорил, что у него на миноносце есть самовар. Если всё сложится, то можно будет попасть к ним в кают-компанию на чай, — вставил свои пять копеек Станкевич.

— Боюсь, простым чаем там не отделаемся, а адмиральский — это не саке, — усмехнулся я.

На мою фразу Станкевич и Янчис рассмеялись, а потом начали объяснять лейтенанту Шираиши, что такое адмиральский чай. Узнав все подробности морского чаепития, глаза японца стали несколько шире.

— Тимофей Васильевич, извините, но я предполагаю, что вы автор песни «Берега»? — неожиданно спросил Янчис.

— Скажем так, я её первым исполнил.

— Может быть, это сейчас не к месту, но солдаты нашли здесь русскую гитару. Даже не знаю, откуда она здесь взялась, но не могли бы вы исполнить песню, пока есть время?

— Пётр Александрович, действительно, это несколько неуместно, — произнёс я.

— Понимаете, я слышал различные варианты этой песни. Немного сам музицирую и пою. Очень хочется услышать того, кто написал эту песню. Мне очень надо, — произнёс подпоручик и мило покраснел.

«Кто сказал, что надо бросить песни на войне? После боя сердце просит музыки вдвойне!» — вспомнились мне слова «Маэстро» из замечательного и любимого мною фильма.

— Насколько понимаю, это «надо» имеет томный вид и коралловые губки? — улыбаясь, спросил я, увидев ещё больше заалевшие щеки Янчиса, продолжил. — Несите гитару, Петр Александрович.

Настраивая принесённый инструмент, подумал, что со дня смерти моей Дарьюшки почти четыре года не пел и не играл. Вспомнив мою «смелую птичку», которая со своей милой улыбкой будто встала перед моими глазами, начал.

Берега, берега — берег этот и тот,

Между ними река моей жизни.

Между ними река моей жизни течёт,

От рожденья течёт и до тризны.

Я пел и вспоминал самые прекрасные моменты нашей жизни с моей невенчанной женой. Вот она несёт мне нагретые от печи шерстяные носки, накрывает на стол, что-то рассказывая о прошедшем дне. Наши жаркие ночи. Пел и чувствовал, как тот стержень, который засел в сердце после того, как узнал о её смерти, начал постепенно рассасываться. Закончив песню, склонил голову, чтобы никто не увидел моих глаз. Первым среагировал Шираиши.

— Аленин-сан, я не понял ни одного слова из песни, но она прекрасна, — произнёс японский лейтенант, вставая и отвешивая поклон. — Вы замечательный поэт и певец. У вас большая душа!

Произнеся это и сделав ещё один поклон, сел на место.

— Насколько я понял, — осторожно начал Станкевич, — эта песня посвящается кому-то из ваших очень близких людей?