Павел Ермаков

ТИМОФЕИЧ

Прозрачным свежим утром я приехал на заставу. Солнце только взошло и заливало багрянцем снежные шапки недалеких гор.

В ожидании начальника, находившегося на границе, я присел под деревом на скамейку. Под навесом чистили оружие вернувшиеся из нарядов пограничники. Они тихо переговаривались между собой в голубой дымке самокруток.

По просторному двору бродила лошадь. Изредка она останавливалась и, как будто нехотя, щипала жухлую траву, Вот поплелась к солдатам. У края стола протирал автомат один из них, высокий и плечистый. Лошадь прикоснулась губами к его спине, легонько мотнула головой. Солдат обернулся.

— А, Тимофеич, — сказал он добродушно и похлопал лошадь по жилистой шее. Потом полез в карман, вытащил что-то, очевидно, кусок сахара, и сунул лошади. Она зашевелила ушами, захрустела и пошла, вяло переставляя сухие, сильно утолщенные в суставах ноги.

Это была или больная, или, скорее всего, очень старая лошадь: жиденькая грива и короткий хвост, на холке и груди шерсть вытерта; хребтина и ребра четко выступали.

Я хотел было спросить о ней у солдат, но в это время из кухни вышел повар, свистнул и позвал:

— Тимофеич!..

Конь сразу направился к нему, уткнулся в подставленные ладони и зажевал.

— Готовься, Тимофеич. Сейчас поедем, — сказал повар.

Он снял белый фартук, положил его на окно. А конь покорно повернулся и потрусил к конюшне.

Отношение солдат к нему заинтересовало меня. Я пошел на конюшню посмотреть, что будет дальше. Тимофеич (как-то непривычно его звали — по-человечьи) подошел к повозке, на которой была укреплена бочка, и стал в оглобли. Повар запряг его и скомандовал:

— К роднику.

Повозка тронулась.

— Ученый конь, — сказал я, шагая рядом с пограничником.