— Что думает комсомол?
Вопрос начальника заставы относился к Петру Жукову, секретарю комсомольской организации.
— Я бы извинил, — отозвался добрейший Петя Жуков. — По молодости всякое бывает.
— А вы что скажете? — Зимин посмотрел на Борисова. — Выйдите из строя.
Борисов вышел не спеша, хмуро и холодновато посмотрел на Киселева:
— Я подумаю, товарищ майор.
— И сколько же вы собираетесь думать? Человек признается перед всеми честно, открыто, смело. Ведь это что-то значит, решиться на такое — надо характер иметь, да еще и совесть в придачу.
Борисов обычно немногословный, а тут целую речь произнес:
— Как же не подумать, товарищ майор? Киселев — ленинградец. Он этим сразу похвастался перед нами, как только появился на заставе. Разве этим хвастаются? Я сколько раз от своего отца слышал: ленинградцы — культурный, приветливый народ. Батька знает, он воевал под Ленинградом. А Киселев? Какой он культурный и приветливый? Занозистый он и зазнайка, свысока на всех поглядывает... Не за эти коровьи сиськи я на него в обиде. У меня никак не укладывается в голове: как это можно хвастаться, что ты ленинградец, и тут же заноситься? Родиться в знаменитом городе — это ведь еще не его личная заслуга. Скажем, вот я родился в другом месте, к примеру в деревне. Так что же получается: я уже от рождения какой-то второсортный человек?.. У нас на заставе Киселев один ленинградец. И по этой причине он, может, лучше нас, деревенских, границу охраняет? Никто этого не скажет про Киселева... Нет, я извиняюсь, товарищ майор, но я еще подумаю насчет киселевского извинения. Полагаю повременить немножко с извинением, посмотреть, как он дальше поведет себя...
Никак не ожидал Зимин, что Борисов воспротивится так решительно. И все-таки не стал настаивать на своем, тут же прикинул: может, это и к лучшему. Пусть Киселев и в самом деле задумается. Но не сорвется ли, хватит ли у него характера и выдержки?
5. Признания
Вечер, да еще летний, — самое любимое время на заставе. Дело не в погоде. Если даже и дождичек моросит, все равно это время самое желанное для всех — свободное, вольготное. Кроме дозорных и часового на вышке, каждый проводит его по своему усмотрению: кто письма домой пишет, кто читает. Жуков, например, зарывается в учебники и конспекты — после службы собирается поступить в сельскохозяйственный институт; лейтенант Бабкин по обыкновению затевает волейбольное сражение; Борисов на перекладине выделывает такое, что дух захватывает; Ухов тяжеленной штангой грохочет на деревянном помосте. Возле Борисова и Ухова всегда толпятся болельщики и ученики.
Все звуки, чуть приглушенные — спортивный городок расположен по ту сторону здания: грохот брошенной штанги, удары по мячу, восклицания болельщиков — врываются через открытые окна в квартиру.
В это время семья Зиминых всегда ужинала. Санька, заслышав шум спортивных баталий, наспех глотал ужин и выскакивал из-за стола:
— Спасибо, мам. Чай потом попью! — и спешил занять место в команде, которая сражалась против Бабкина, — солдаты настояли, чтобы на каждой стороне было по лейтенанту, потому что оба они играли прилично.
На этот раз Санька засиделся за столом. Даже волейбольный гонец прибегал за ним, но он отговорился:
— Ногу подвихнул.
Петр Андреевич пил чай по старинной привычке — из блюдечка.
— Где, когда? — удивился он.
— Да перед самым ужином, — ответил Санька, но не стал уточнять где.