– Мне кажется, это не совсем…

– Послушай, ты хотел, чтобы я высказал свое мнение? Я его высказал. Взгляни правде в глаза, Ленни: теория девиантности скончалась. Все кончено или почти кончено. И может быть, она была обречена с самого начала. Она претендует на радикализм, но на самом деле это обыкновенный гнилой либерализм, который стремится громко заявить о себе, чтобы быть услышанным. Извини, Лен…

– Я сам просил не жалеть меня…

– Угу. – Гарри ухмыльнулся. – Впрочем, не все так плохо. Кое-что мне даже понравилось. Особенно та глава, где ты говоришь об институционализации власти. Но знаешь, что я тебе скажу… – Он с заговорщическим видом огляделся и слегка наклонился вперед. – Я тут прочел одну книгу. Очень интересная вещь…

Его восторг по поводу работы другого автора еще больше унизил мою книгу в моих глазах. Я почувствовал почти физическую боль.

– Кто же ее написал? – спросил я, с трудом сглотнув.

Гарри назвал фамилию, которую я никогда не слышал, – «Фаукульт».

Увидев мое недоуменное лицо, Гарри поморщился.

– Да знаешь ты его! Правда, он француз, а я так и не научился произносить французские фамилии. Книга называется «Дисциплина и наказание».

– Ты имеешь в виду Фуко?!

– Ну да. Фуко, Фуко, Фуко… – несколько раз повторил он шепотом, чтобы лучше запомнить, потом снова посмотрел на меня. – Ты знаешь эту книгу? – требовательно спросил он.

Я знал. Я даже пытался ее осилить, но сдался довольно скоро. Трактат Фуко показался мне намеренно запутанным, к тому же его первая часть, в которой подробно описывались кровавые методы судебного следствия восемнадцатого века, поражала отталкивающим натурализмом. Возможно, это было сделано специально, чтобы шокировать публику, но, на мой взгляд, текст слишком напоминал дешевый фильм ужасов.

– Ее довольно тяжело читать, – сказал я.

– Да, – усмехнулся Гарри, – чтение не для слабонервных.

Внезапно до меня дошла вся ирония ситуации – «главарь банды садистов» читает Фуко. Я не выдержал и рассмеялся. Возможно, тесное знакомство Гарри с насилием позволило ему проникнуть в текст глубже. Кроме того, насколько я помнил, сразу после «пыточных» глав у Фуко шло описание тюремных порядков, сложившихся лет семьдесят спустя. С этим предметом Гарри тоже был знаком не понаслышке. Таким образом, в книге Фуко описывались две разные карательные системы, одна из которых была по-средневековому жестокой, другая – почти современной. Противопоставляя их друг другу, автор заставлял читателей задуматься, как меньше чем за столетие могли произойти столь значительные изменения. Это, во всяком случае, я понял, как понял и то, что в последующем анализе Фуко отсутствовали всякие намеки на идею «гуманизации» пенитенциарной системы. Дальше я просто не продвинулся.

Гарри буквально горел желанием объяснить мне все.

– Все дело в так называемом «принципе экономии власти», Ленни. Современная карательная система может притворяться более справедливой и рациональной, но в целом она обладает куда большей властью над людьми, чем раньше. И все элементы этой системы управляются намного жестче и эффективней, чем в любой из отраслей промышленного производства. Помнишь, я рассказывал тебе о телесных наказаниях? Лишение права на помилование является гораздо более строгим наказанием, чем простая порка, а между тем оно считается менее жестоким. Я бы сказал, что в наши дни наказание перестает быть на виду, но оно никуда не исчезает, а просто становится подводной частью айсберга. Да, розги отменили, и тело заключенного теперь не страдает. Вместо тела теперь страдает его душа.

– Душа?

– Да. Душа, дух, сознание – назови как хочешь. В тюрьме ты можешь заниматься физическими упражнениями, учиться и всячески притворяться нормальным, живым человеком, но твоя личность, твое чувство свободы и внутренней целостности постоянно подвергаются давлению. Это и есть наказание для души – главный инструмент и основная цель политической анатомии. Стоит поработить душу, и она поработит тебя. Душа становится тюрьмой для тела.

Гарри говорил и говорил, и я честно пытался понять и переварить услышанное. Судя по всему, оставшееся от нашего свидания время он решил посвятить краткой лекции, в которой излагал свои соображения по предмету. В частности, он много говорил о Бентаме и его «Паноптиконе» – проекте идеальной тюрьмы, в которой каждый заключенный был бы хорошо виден главному наблюдателю.