— Где я? — уже громче повторил он.

Тут впереди он услышал отчётливое хрипение и мелкие шаги десятков ног. Но никак ему не удавалось различить тех, кто шёл к нему, всё плыло перед глазами, а мрак скрывал в своих клешнях невидимых персон, которые медленно приближались. Топот босых ног о холодный бетон, шипение и больше ничего, давящее на виски ожидание.

А они всё подходили, всё отчётливее слышалось мерзкое чавканье и шарканье. И вскоре он сумел различить детские силуэты на фоне лунного света, что медленно двигались к нему. Ирокез потрусил лежащих рядом людей, но они не приходили в чувство.

— Народ, вставай! Эй, ты слышишь меня? — его голос периодически срывался на крик. — Просыпайся, дядя!

Но никто не подавал признаков жизни. Тогда он начал искать у них оружие, поскольку своего ножа на поясе не обнаружил. Незамысловато обыскав одного из них, Башка обнаружил только небольшой фонарик, пристёгнутый к поясу лежащего рядом человека.

Руки дрожали, а перемотанный клейкой лентой фонарь ловко вываливался с пальцев. Ирокез чувствовал, как его пробирала мелкая дрожь от самых пят, а сердце колотилось в бешеном темпе.

Ирокез ненормально усмехнулся, попробовал включить фонарь, но тот не зажёгся. Затем он потрусил фонарь и направил его на приближающихся детей. Прибор податливо заработал и в глаза беглецу ударил резкий свет, да такой, что пришлось зажмуриться. Луч от фонаря пробежал по лицам приближающихся гостей и Ирокез в истерике закричал.

Это уже были не дети, это были заражённые. Поэтому он заорал ещё сильнее, пытаясь отпрянуть назад.

Начиналась кормёжка, и здесь он выступал в роли еды. Ирокез выставил перед собой фонарь и попятился назад, но упёрся в холодную стену: пути для отступления больше не было: тупик. А впереди только изголодавшиеся звери, когда-то раньше бывшие детьми. Он начал шаркать руками по полу рядом с собой и наткнулся на что-то холодное. Это оказался довольно большой осколок стекла.

— Зачем вы делаете это?! — орал он, часто дыша. — Что я вас сделал? Я просто хотел уйти! Ничего больше!

Он выставил оружие перед собой, но это ни на секунду не остановило детей. Они молча шли на него, уставившись глазами на яркий свет фонаря. Кровь тонкой струйкой стекала с порезанной кисти.

Всхлипывая от безвыходности, он подвёл стекло к горлу.

— Я себя убью, клянусь! — орал он, но они продолжали идти.

Он повёл стеклом по шее, но как только острый осколок впился в кожу, рука отпрянула. Башка попробовал снова, но опять не хватило воли. А затем он снова заорал, уже не пытаясь ничего предпринять.

— Суки! Не подходите! — всхлипывал он. — Твари!

А они всё подходили, такие молчаливые и голодные. И он кричал долго, пока их зубы не впились в его руки и шею. Потом наступила тишина.

Автомобиль ехал быстро, минуя поваленные столбы и тянущиеся из города вереницы людей. Холодный западный ветер играл с и их без него растрёпанными волосами. Двигатель пел унылую пустынную песню, заставляя путников засыпать под свой монотонный голос. Сейчас этот кусок металла спасал их от гибели. Этой лунной ночью было удивительно светло, туман остался в городе, и сейчас было довольно светло. Тусклый свет фар выхватывал из темноты идущие по обочине силуэты людей.

Все они шли на восток, оставшись без жилья и надежд на будущее. Пустыня приняла их в свои объятия, ведь теперь у них не было другого выхода. Они стали заложниками этой серой и спокойной глади, отправившись на поиски нового дома и оставив за своей спиной тысячи погибших. Кто-то потерял мать, кто-то отца, может брата и сестру. Кто-то же лишился всего, потеряв всё, что имел.

Кортес молчал, обняв девушку и уставившись на горизонт, где звёзды терялись за тёмными холмами. Мия обработала ему рану и резко возникший у него жар начал постепенно спадать. Кортес почувствовал заметное облегчение. Альфред лишь иногда перебрасывался парой фраз с Андреем, который расспрашивал о ходунах, но затем речь невольно зашла о Поднебесье, и разговор стал оживлённей.

— Так ты был там?