Немец мотнул головой, будто отгоняя надоедливую муху.

– С какой стати мне потакать вашим прихотям, герр Рак? Ведь американцы все равно предадут меня суду и приговорят к смерти. Но мои открытия будут жить в веках. Я не знаю, в каком качестве я войду в историю. Как убийца? Как ученый? Как революционер от медицины? Полагаю, это будет зависеть от того, кто напишет тот или иной учебник. Но мои деяния все-таки войдут в историю, и меня запомнят. А что останется в истории от вас, герр Рак? Ваше имя? Номер? Звание? Или же вообще ничего? Всего-навсего пылинка на одной из страниц, посвященных мне. И все. Так что продолжайте высказываться, пока у вас есть такая возможность. Устройте себе звездный час. Если вам так хочется, можете подвергнуть меня всем тем процедурам, которые производил я сам. Повторите их одну за другой. Мне это безразлично. А через несколько лет это станет безразлично и всем остальным.

Последовала недолгая пауза, во время которой в сарае слышался только стук клавиш. Рак задумчиво погладил подбородок.

– Как я уже заметил, доктор, в лагере было три Адских Камеры.

Шнайдер открыл было рот, но, по-видимому, передумал говорить то, что хотел сказать.

Однако Рак сразу же заметил, что поза нациста несколько изменилась.

– Знаете что, герр Рак? – Шнайдер подался вперед, насколько позволяли заведенные за спинку стула и скованные наручниками запястья. – Мне сейчас вспоминается один из тех дней, когда я рассматривал стоявших в шеренгах узников, которых недавно привезли в лагерь. Им казалось, что мне все равно, кого из них взять в работу. Что я не считаю их людьми. Но это было не так. Я педантично вглядывался в каждого из них. Вглядывался в каждый их шрам, каждое родимое пятно, каждый изгиб тела. Я выбирал своих пациентов очень тщательно. Можно даже сказать, что я подходил к этому любовно. Они, разумеется, знали, чем я занимаюсь. Я позволял слухам о моей работе распространяться по лагерю, подобно кругам, идущим от камня, брошенного в пруд. Они съеживались от одного моего вида, когда я ходил вдоль их шеренг, приказывая нескольким избранным выйти вперед.

Рак стряхнул пепел с сигареты и сделал глубокую затяжку. Он заметил, что стенографистка замедлила темп работы. Интересно, о чем она сейчас думает? Что именно его в ней беспокоит? И тут он понял, что с ней не так. Ей явно не страшно. А если и страшно, то гораздо меньше, чем следовало бы ожидать.

– Расскажите мне о ваших экспериментах с ядом, доктор Шнайдер. Ведь это и была ваша специализация, не так ли? – попросил Рак, оторвав глаза от женщины, сидящей в углу.

– А, так вы еще и химик, герр Рак?

Рак еще раз затянулся табачным дымом.

– До нас дошли весьма интригующие слухи. Слухи о том, что вы экспериментировали с применением яда, настолько сильного, что ваши жертвы разрывали собственную плоть, пытаясь прекратить распространение по телу той боли, которую он у них вызывал.

Шнайдер ничего на это не сказал и просто смотрел на Рака с выражением терпеливого безразличия на лице.

– Нам также стало известно, что другие офицеры СС и лагерные надзиратели нередко собирались у вас, чтобы понаблюдать за тем, как вы используете этот яд. Зачем?

– Вам этого не понять.

– А вы попробуйте объяснить, и тогда посмотрим.

Немец рассмеялся:

– Герр Рак, вы себе льстите. Как вы можете постичь то, чего никогда не видели своими глазами?

– Так в чем же было дело, доктор? – не позволил сбить себя с толку Рак. – Что вашей аудитории давало присутствие при этих экспериментах? Удовольствие? Возможность поразвлечься? Дополнительную информацию?

– Вы хотите узнать, как приготовить этот яд, герр Рак? Что ж, я вам покажу. Дайте мне вашу ручку. И мне потребуется от нашей писарши лист бумаги.