— Нам сюда, — сказал один из проводников, и мы стали взбираться прямо вверх по этому склону.
Деревья цеплялись по откосу, как матросы за ванты корабля, и корни их образовали как бы перекладины лестницы, по которым мы поднимались.
Наверху, почти у самого места, где скалистый утес возвышался над деревьями, мы увидели странный дом, известный под названием «Клетка Клуни». Стволы нескольких деревьев были переплетены поперек, в промежутках между ними стены укреплены стойками, а почва за этой баррикадой была выровнена насыпанной землей, так что образовался пол. Дерево, росшее на склоне, служило живым устоем для крыши. Стены были сплетены из прутьев и покрыты мхом. Дом по форме немного походил на горизонтально лежащее яйцо и не то стоял, не то висел на этом крутом, покрытом деревьями склоне, точно осиное гнездо в зеленом боярышнике.
Внутри дом был достаточно просторен, чтобы с некоторым удобством приютить от пяти до шести человек. Выступ скалы был остроумно приспособлен для очага, а так как дым поднимался вдоль поверхности скалы и по цвету мало отличался от нее, то снизу ничего не было заметно.
Но Клуни скрывался не только в этом убежище: у него, кроме того, были пещеры и подземелья в разных концах страны, и, в зависимости от донесений своих разведчиков, он перебирался из одного места в другое, по мере того как солдаты приближались и удалялись. Благодаря такому образу жизни и преданности клана он оставался невредимым все это время, тогда как многие другие беглецы были давно схвачены и казнены. Он оставался в стране ещё лет пять после нашего посещения и только по настоятельному требованию своего властелина отправился во Францию. Там он, как это ни странно, часто скучал по своей Клетке на Бэн-Альдере и вскоре умер.
Когда мы подошли к двери его жилища, Клуни сидел у очага под скалой и наблюдал за стряпней одного из своих слуг. Он был одет чрезвычайно просто: в каком-то вязаном колпаке, надвинутом по самые уши, и курил вонючую носогрейку. несмотря на это, надо было видеть, с каким поистине королевским достоинством он поднялся с места, чтобы приветствовать нас.
— Добро пожаловать, мистер Стюарт, — сказал он, — Рад и вам и вашему другу, имени которого пока не имею чести знать.
— Как поживаете, Клуни? — сказал Алан. — Надеюсь, что всё хорошо. Я счастлив видеть вас и представить вам моего друга, Шоского лэрда, мистера Дэвида Бэлфура.
Когда мы были одни, Алан никогда не упоминал о моем поместье без некоторой усмешки, но при чужих провозглашал эти слова точно герольд на приёме у короля.
— Входите смелее, джентльмены, — сказал Клуни, — добро пожаловать в мой дом! Это, конечно, странное и не особенно удобное жилище, но здесь я однажды даже принимал особу королевской крови… Вы, мистер Стюарт, без сомнения, знаете, о ком я говорю. Сперва выпьем за удачу, а когда у моего безрукого слуги будут готовы отбивные, мы пообедаем и сыграем в карты, как полагается джентльменам. Жизнь моя немного скучновата, — сказал он разливая коньяк по кружкам, — я вижу мало людей, сижу тут и бью баклуши, предвкушая великий день, который, как мы все надеемся, скоро настанет. Я провозглашаю тост: за Реставрацию!
Тут все мы чокнулись и выпили. Уверяю вас, мне было абсолютно наплевать как на короля Георга так и на Якоба, но от того чтобы выпить хорошего коньяка грех было отказываться. Проглотив крепкую выпивку, я почувствовал некоторую эйфорию и новый прилив сил. Хотя и прекрасно сознавал, что это впечатление обманчиво. Чувствовать себя хорошо — это ещё не значит действительно быть в полном порядке.
Жилище, где мы находились, было действительно странным, так же как и его хозяин. За то время, что ему приходилось скрываться, Клуни приобрел много разных мелочных привычек, точно какая-нибудь старая дева. У него было своё особое место в помещении, где никто другой не должен был сидеть. Клетка была убрана известным ему образом, который никто не смел нарушать. Стряпня была одной из любимых развлечений Клуни, и, даже приветствуя нас, он все время присматривал за жарившимися отбивными.
Мы узнали, что иногда, под покровом ночи, он навещал или принимал у себя жену и одного или двух близких друзей, но большую часть времени он проводил в одиночестве и общался только с часовыми и слугами, прислуживавшими ему в Клетке. Утром к нему первым приходил цирюльник, брил его и рассказывал местные новости, которые Клуни чрезвычайно любил слушать. Не было конца его вопросам, задаваемым с детской серьезностью. Некоторые ответы заставляли его смеяться до слез, и даже через несколько часов после ухода цирюльника он иногда хохотал при одном воспоминании о них.
Очевидно, Клуни имел основание задавать вопросы: хотя он находился в изгнании и, подобно остальным опальным землевладельцам Шотландии, лишен был парламентским актом законных прав, он всё так же вершил в своём клане патриархальный суд. Люди приходили в его убежище разбирать свои споры. И членам его клана, ни во что не ставившим постановления судебной палаты, достаточно было одного слова этого изгнанника, бывшего вне закона, чтобы отказаться от плана мести или согласиться выплатить деньги. Когда он гневался — а это бывало довольно часто, — он приказывал и грозил наказаниями не хуже любого короля; слуги дрожали и прятались от него, как дети от вспыльчивого отца. Входя в дом, Клуни каждому по очереди жал руку, причем все одновременно по-военному прикасались к своим шотландским шапочкам. Таким образом, мне представлялся прекрасный случай ознакомиться с некоторыми особенностями внутреннего быта горского клана. Вождь был осуждён на смерть и скрывался; земли его были отобраны; солдаты разъезжали повсюду в поисках его, иногда на расстоянии мили от места, где он находился; и последний из оборванцев, которым Клуни давал советы или угрожал наказанием, мог бы составить себе целое состояние, выдав его, но подобного не происходило.
Как только отбивные были готовы, Клуни собственноручно выжал на них лимон — его хорошо снабжали предметами роскоши — и пригласил нас сесть за обеденный стол.
— Они, — сказал он, подразумевая отбивные, — точно такие же, какими я угощал в этом самом доме его королевское высочество*, только тогда ещё не было лимонного сока. В те времена мы радовались, когда могли просто поесть свежее мясо и не так были требовательны к стряпне. В сорок шестом году в нашей стране было куда больше драгунов, чем лимонов.
Отбивные были и в самом деле очень хороши, даже мне в моём, не самом лучшем состоянии, они понравились чрезвычайно. Такой сочной оленины я не ел ни до ни после этого случая. Между тем Клуни занимал нас рассказами о пребывании принца Чарли в Клетке, приводил его подлинные слова и, встав с места, показал нам, где кто тогда стоял. Из слов его я заключил, что принц был приветливый, бойкий юноша, настоящий потомок ряда изящных королей, но далеко не обладал мудростью Соломона. Я понял также, что во время своего пребывания в Клетке он часто бывал пьян, так что порок, ставший, по многим сведениям, причиной его будущей гибели, уже и тогда давал о себе знать.
Не успели мы покончить с едой, как Клуни принес старую, захватанную, жирную колоду карт, какую можно найти в любой захудалой гостинице, и с разгоревшимися глазами предложил нам сыграть партию.
Я пытался отговориться незнанием правил, но мне их объяснили. Если ничего не путаю, у нас эта игра в старину называлась «Мушка», и особыми изысками, как винт и тот же покер, не отличалась. Вместо фишек использовались цветные камешки, наверняка собранные у ближайшей реки. Записями выигранных денег никто не заморачивался, предпочитая просто запоминать их суммы делая кинжалами зарубки разной глубины на палке. Кстати, как я узнал позже, это часто служило причинами ссор между игроками в Хайленде, дело даже доходило до драк и смертоубийства. Проще было если деньги просто лежали на столе и перекладывались с кучки на кучку. Если же суммы держались в уме, тогда проблемы возникали почти неминуемо. Просто из-за того, что во время игры было принято употреблять много алкоголя, что, в свою очередь, не лучшим образом влияло на память игроков…
Выпив коньяка и плотно закусив олениной, я почувствовал себя несколько получше и постарался полностью отдаться игре. Это получалось не очень-то хорошо, так как именно здесь чётче всего проявилось отличие человека моего времени от хроноаборигенов. Их тактические карточные хитрости были для меня настолько прозрачны и ясны, будто бы я сел играть в азартные игры с наивными детишками младшего школьного возраста. При этом суммы на кону стояли довольно приличные, доходило до десятка гиней за партию, причем на столе зачастую лежала блестящая кучка золота в пару сотен гиней. Странным выглядело подобное богатство в примитивном жилище-гнезде, сплетенном из ветвей, прилепившемся на склоне могучего горного утеса.