— Грошик… — тихонько позвала я и ткнула морду пальчиком. — Дракошик, миленький, — ткнула уже сильнее и запричитала: — Грошик, хороший мой, миленький, любименький, ты чего? Вставай! Клыка-а-астенький… — уже успела запаниковать, и только тогда рыжий приоткрыл один смеющийся глаз. — Ах ты, гад летающий! Притворяешься? — обличила я.

Дракон протяжно вздохнул, глазищи закатились, и чешуйчатая морда совсем натурально упала на пол.

— Рыжик! Грошик!!! — пошлепала по щекам. — Вставай давай, чего разлегся! — молчит. — Миленький, хорошенький, любименький! Открой глазоньки! — снова ударилась в панику. — Ты же у меня краси-и-ивый и… и хороший…

— Было уже, — недовольное.

— Было? — переспросила, продолжая наглаживать чешуйчатую морду.

— Угу.

— А что не было? — быстренько придумывала, как еще назвать моего дракошика.

— Большой, — подсказали мне.

— Большо-о-о-ой, — радостно подхватила и стала усерднее наглаживать широкий нос.

— И сильный.

— И си-и-и-ильный, — тут же согласилась я. Все, что угодно, лишь бы очнулся!

Стоп! А разговаривает тогда со мной кто?

Покосилась на одного… хитрющего крылато-хвостатого. Лежит, лапками дрыгает, глазки закрыты… Умирающий лебедь — не иначе. Только вот оскал донельзя довольный выдает с потрохами.

— И самый лучший, — снова подсказал дракон.

— И самый наглый! — припечатала я и добавила, когда желтый глаз возмущенно воззрился на меня: — И в Мухоморовку больше не пущу!

Гад чешуйчатый сердито засопел, с минуту смотрел на меня. Наверно, думал, что совесть проснется.

Не проснулась. У меня ее отродясь не было!

А одна маленькая, но очень грозная я встала, подбоченилась и сурово так:

— Ну и откуда в нашей глуши появилась целая Мухоморовка?

Грошик вздохнул, взгрустнул и уселся на задние лапы, голову понурив.