Сергей засмеялся. Этот стишок он в детдоме учил. Точнее говоря, будет учить лет через семьдесят. Воспоминания подступили и так же быстро отхлынули, вызвав приступ головной боли.
В детдоме в России, только не советской, а вполне капиталистической, в 1997-м году его звали Женей Должанским, а шесть лет назад он оказался в этом времени в теле контуженного и практически мёртвого красноармейца, Сергея Олеговича Травина. Это — почти всё, что он мог припомнить без прострела в голове, доводящего до потери сознания. Образы прошлой жизни и Травина, и Должанского всплывали временами, реагируя на те или иные события, и он старался не ворошить в памяти то, что кроме газет и ламповых радиоприёмников когда-то есть интернет и телевидение, что люди могут летать не только на дирижаблях, но и в космос, и что у прежнего Должанского не было одной ноги после одной неприятной заварушки в маленькой тропической стране. А вот стишок всплыл, как и образ учительницы начальных классов. Сергей усилием подавил попытку вспомнить её имя и фамилию, поморщился.
— Опять голова болит? — Лиза посмотрела на настенный шкафчик с аптечкой, где рядом с жестяной баночкой аспирина стоял пузырёк ландаума.
— Пройдёт, — Травин покачал головой из стороны в сторону, покрутил, разминая шею, боль это не снимало, зато помогало отвлечься, — пропарюсь, и пройдёт.
— А наш учитель трудового воспитания, — девочка разложила кашу по тарелкам, — говорит, что часто мыться — вредно.
— Чуковского наизусть учить заставлю, — пообещал Сергей. — Мойдодыра.
— А я знаю, знаю! — Лиза забралась на стул и начала декламировать, — Одеяло убежало, улетела простыня…
— Всё, всё, верю, — Травин засмеялся, с тех пор как немота у девочки прошла, болтала она почти без умолку, навёрстывая упущенный год. — Великий умывальник убегает. А то баня закроется, и мочалка его покусает.
Общественные бани номер четыре находились прямо на берегу реки Великой, рядом со сплавнями Двинолеса. На Страстной неделе посетителей было немного, кроме Сергея, ещё пятеро.
— Фомич здесь? — спросил он у мужичка, отпаривающего пятки в шайке с кипятком. — У себя? Как пар?
Тот кивнул на дверь в парную, поднял большой палец вверх.
Провинциальная медицина молодой Советской власти ещё не отряхнулась от суеверий прошлого, и, по воспоминаниям Травина, не сделает это и через сто лет. Костоправы и знахари в глубинке были куда авторитетнее врачей, если заболел зуб, его заговаривали до черноты, и только потом рвали, привязав бечёвку к наковальне, больную голову лечили капустой и конским навозом. Им же растирали грудь при бронхиальной астме, лечили сыпь и снимали жар. Только особым упорством Советской власти достигалась победа над такими болезнями, как оспа, тиф, родовая горячка и чума, народ сопротивлялся изо всех сил.
Костоправ Прохор Фомич Мухин, в отличие от большей части своих коллег, был человеком просвещённым, шесть смен в неделю работал санитаром в морге при Второй псковской совбольнице, любил декламировать Ахматову, почти забытого Блока и модного Маяковского, а людей мял для души с четверга по воскресенье. За полтиник — меньше не брал принципиально, душа требовала. Мял качественно, со знанием дела, после парной тело становилось податливым, расслабленным, и массаж получался поистине целебным.
— Ну что ж, товарищ красный командир, приступим, — ростом костоправ был на голову ниже Сергея, в плечах на две ладони шире, мощными узловатыми пальцами мог пулю расплющить, — засиделась жопа на начальственном кресле? Физический труд — вот что из аблизьяны человека сделало, не в кабинетах просиживать надо, в поле с косой выйти по утру, на зорьке, размахнуться, землю-матушку почувствовать.
— Сам давно в поле-то был? — Травин улёгся на высокую деревянную скамью, положил руки вдоль тела, а голову на сложенное полотенце. — Небось, только через реку те поля и видишь.
— Не всем такое счастие дано с природой слиться, — Прохор примерился, приложил ладони к лопаткам Сергея, нажал, позвонки хрустнули. — Запустил себя, гражданин начальник, а всё потому, что один ты, аки перст. Жениться тебе надо, как революция того требует. Слышал стишок Володьки Маяковского?
— Нет, — ответь Сергей по-другому, тот всё равно бы рассказал. Но ещё выспросил бы, откуда он его знает.
— Надо мной луна, — начал заунывно декламировать костоправ, — подо мной жена, одеяло прилипло к жопе, а мы все куем и куем детей назло буржуазной Европе.
И первый рассмеялся. Травин его поддержал, стишок и вправду был забавный.
Они познакомились во время Карельского восстания, Травин служил командиром взвода, а Прохор простым красноармейцем. Откликался Мушкин исключительно на отчество, имя и фамилию предпочитал пропускать мимо ушей. Тому Сергею, из двадцать первого революционного года, это казалось естественным, а нынешнего не волновало — у каждого свои скелеты по шкафам разложены. Главное, что они вместе резали белофиннов, плохого ничего друг другу не сделали, спины товарищей прикрывали и от опасностей не убегали. После этого несколько лет Травин о нём ничего не слышал, и вот на тебе, столкнулся зимой лоб к лбу в мануфактурной лавке на Великолуцкой, она же Советская.