— Может, мне лучше слезть и идти пешком? — сказал я.

Хиляль усмехнулся, сверкнув крепкими белыми зубами.

— Будь веселее, брат мой! — сказал он. — Ты жив, и ты среди друзей!

Мне раньше не приходилось бывать среди таких веселых людей, как бедуины. Они пели всю дорогу от Бир-Балаг до Кхабы. Думаю, им просто нечем больше было заняться. То и дело один из молодых подъезжал к кому-нибудь из своих двоюродных братьев, и они состязались в борьбе, сидя верхом на спинах верблюдов: пытались сбросить друг друга наземь. Похоже, их не пугала возможность переломать себе кости.

Часа полтора спустя мои шея, спина и ноги начали ныть. Я не мог как следует выпрямиться и понял, что от этого будет только хуже. Тут я вспомнил о своих модиках. Сначала я не решался снова вставить блокировщик боли, но потом сказал себе, что опасно лишь злоупотребление. Я взял модик и вставил его, пообещав себе, что выну его сразу же, как только отпадет необходимость. С этой минуты езда на верблюде стала менее напряженной. Но не менее утомительной.

Остаток дня я чувствовал себя очень хорошо. Более того, я чувствовал себя непобедимым. Нас выбросили в Руб-аль-Хали — но мы выжили. С помощью Бани Салим, естественно. И теперь мы возвращались для того, чтобы отомстить Реда Абу Адилю и его ручному имаму. Я еще раз увидел, что Фридландер-Бей человек мужественный и честный. Я сомневался, что теперь он когда-нибудь решит ударить по моему болевому центру для того, чтобы заставить меня сотрудничать. Пусть сейчас в мире все стояло вверх дном, я был уверен, что все вскоре станет на свои места.

Я чувствовал себя так, словно в меня вливается поток могучей силы из какого-то волшебного источника. Неуклюже сидя верхом на Фатме, я воображал себе, как Аллах вдохновляет наших союзников и помрачает разум наших врагов. Наши цели были честны и похвальны, и я считал, что Бог на нашей стороне. Еще до похищения мне следовало серьезнее относиться к своим религиозным обязанностям. Бани Салим останавливались на молитву пять раз — как и было предписано, и я присоединялся к ним в искреннем порыве.

Когда мы въехали в долину между двумя грядами песчаных дюн, Хассанейн велел остановиться на ночевку. Люди положили верблюдов и разгрузили их. Затем мальчишки погнали животных к низким, с виду совсем сухим кустам.

— Видишь харам? Вон те кустарники? — спросил Сулейман бен-Шариф. Они с Ибрагимом бен-Мусаидом разгружали Фатму и верблюда Папы.

— Да, — сказал я. У харама были вялые красно-зеленые листья, и несчастнее этого растения я в жизни не видел.

— Он не мертв, хотя похож на сухие палки, торчащие из песка. В этой части Песков почти два года не было дождя, но если бы вчера дождь пошел, то харам цвел бы неделю, а после этого прожил бы еще два года.

— Бани Салим как этот харам, — сказал бен-Мусаид, с презрением глядя на меня. — Мы не похожи на жалких горожан, которые не могут жить без своих христианских украшений.

Казалось, слово «христианский» для него было худшим в мире ругательством.

Мне было что ответить — нечто вроде того, что бен-Мусаид действительно похож на харам, хотябы в том, что, прежде чем зацвести, ему надо вымыться. Но я решил не говорить этого вслух, потому что перед глазами у меня всплыл заголовок: «Владелец Будайинского клуба зарезан в кустарниках».

Женщины поставили на ночь шатры из козьей шерсти, и Хассанейн радушно предложил нам с Папой занять его собственный.

— Благодарю, о шейх, — сказал я, — но мне довольно будет лечь у костра.

— Ты уверен? — спросил Хассанейн. — Это дурно для моего гостеприимства, если нынешней ночью ты будешь спать под открытым небом. Я воистину сочту за честь…

— Я принимаю твое любезное предложение, шейх Хассанейн, — сказал Фридландер-Бей. — Мой внук желает попробовать жизни бедуина. Он все еще романтизирует жизнь кочевников, начитавшись Омара Хайяма. Ночь у костра будет для него хорошим испытанием.

Хассанейн рассмеялся и пошел сказать жене, чтобы та приготовила в их шатре место для Папы. Что до меня, я надеялся, что ночью будет не слишком холодно. На крайний случай, чтобы не замерзнуть, у меня было мое одеяние.

Мы скромно поужинали сушеной козлятиной с рисовой кашей, хлебом, кофе и финиками. За день я изрядно проголодался, и эта еда показалась мне не хуже любой другой. Да и общество мне нравилось. Бани Салим все как один радушно относились к нам с Папой, словно мы родились среди них.