Ревела в спальне, уткнувшись лицом в подушку Лазарева, которая пахла им так, словно он все еще был рядом. Не боялась, что он заметит разводы от слез. Он нашел слишком удачное время для того, чтобы со мной расстаться — завтра утром, когда мы оба будем на работе, приходящая домработница сменит постельное белье, вымоет все вокруг до блеска так, чтобы здесь не осталось ни одного моего следа, так, словно меня никогда и не было в его жизни.
Ёшкин кодекс! А работать-то теперь как? Мы же в любом случае должны видеться в бюро, разве нет? Мы же партнеры и пока не расторгли партнерский договор, обязаны работать вместе. Хотя, не удивлюсь, если предусмотрительный Лазарев продумал и это и вскоре огорошит меня новостью о его расторжении.
А что будет с домом, о котором мы так мечтали вместе? Через месяц после того, как Лазарев сделал мне предложение, мы купили участок земли под строительство, чтобы построить на нем наше будущее семейное гнездышко. Сейчас оно представляло из себя двухэтажный коттедж, ожидающий внутренней отделки, но теперь я вряд ли узнаю, дождется он ее или нет.
Уже представляла, как завтра придется рассказывать о сорвавшейся свадьбе маме и Аллочке и выслушивать от обеих сочувствие. Искреннее, но не способное ничего изменить.
Прежняя Ева позвонила бы подружке уже сегодня, чтобы та поскорей примчалась её успокаивать, а может даже привезла с собой бутылку чего-нибудь алкогольного, чтобы на время залечить раненую душу, отвлечься и нажить на собственную филейную часть новые неприятности. Да такие, перед которыми имеющиеся покажутся цветочками. Но новая Ева сильнее. Она справится сама, не беспокоя замужнюю подругу, которая сейчас слишком увлечена собственной беременностью и подготовкой к родам, до которых еще полгода.
Ноющая боль разлилась внутри, расползлась от сердца, растеклась по организму, словно заразная болезнь.
Еще сегодня днем я была уверена, что в моей жизни все складывается идеально. Мечты, планы, интересная работа, бесконечно любимый мужчина рядом, красивая одежда и новая машина. А теперь удивляюсь тому, как все рухнуло в одночасье, потому что выяснилось, что без Лазарева все остальное уже не кажется таким привлекательным и не приносит былой радости.
От слез щипало покрасневшие глаза и стянуло кожу на лице, нос не дышал, и кровоточила закушенная до боли нижняя губа. Но еще отвратительней было внутри. Тяжело и горько. И ни одно лекарство не могло мне помочь.
Побродила по комнате, ища в себе силы лечь и уснуть. Чувство, что я осталась со своими проблемами один на один, не могло не угнетать. За этот год я успела привыкнуть к ощущению, защищенности, уверенности, почти всемогущества рядом с Дэном. Иногда мне казалось, что у меня за спиной настоящие крылья и я верила в себя настолько, что считала незначительной любую проблему. Лазарев подарил мне это чувство. И он же забрал. Оказалось, что, если крылья выдернуть, на их месте остаются кровоточащие болезненные раны, заставляющие понуро опустить плечи. Да и падать вниз крайне неприятно.
Беспокойный и тяжелый сон пришел только после полуночи, когда я вырубилась, так и не сумев согреться в холодной постели, крепко обняв подушку Дэна.
Во сне я бродила по темному лабиринту, испуганная и дрожащая, не видящая выхода, не знающая в какую сторону мне идти. И ощущала при этом всепоглощающее, раздирающее на части душу, одиночество, которое не оставило меня и с утра, настигнув в серых предрассветный сумерках, очертивших контуры мебели спальни.
И я понятия не имела, как теперь начинать новый день, когда Лазарева нет со мной рядом.
2. Недоверие
Зеркало в ванной комнате выдало отражение, которое не понравилось мне с первого взгляда. Волосы всклокочены и распушились, выглядя живой иллюстрацией правилу о том, что не стоит ложиться спать с мокрой головой. Под опухшими от слез глазами темнели синяки. Сухие искусанные губы распухли и болели.
Тяжело вздохнула, понимая, что в таком неприглядном виде мне предстоит сегодня явиться в судебное заседание. Так не пойдет.
И, поскольку аппетита все равно не было, я потратила время завтрака на то, чтобы привести себя в порядок. Расчесать и уложить волосы, замазать синяки, скрыть собственную грусть под слоем макияжа, как под маской.
До суда и прихода домработницы собиралась переложить вещи в машину и отвезти их и Контру в свою маленькую квартиру по соседству с Аллочкой. Пришлось сделать несколько заходов, чтобы перенести и утрамбовать в багажник все необходимое. Однако, когда я вернулась за кошкой, выяснилось, что она-то как раз никуда не собирается.
Несколько раз я попыталась запихать пушистую предательницу в переноску, однако она очень явственно выражала недовольство шипением, мяуканьем и когтями.
— Ну, чего ты, дурочка мохнатая?! — выругалась я, опуская несчастную переноску на пол, в тщетной надежде на то, что животина образумится и зайдет в нее сама. — Он нас выгнал. Мы ему не нужны. И ты тоже.
Контра скептически мяукнула, словно намекая, что вообще-то не «мы», а только одна из нас. Второй никто не высказывал пожеланий уволочь свой пушистый хвост восвояси.