Глафира не больно верила в городские блазни[21] и масштабность возлюбленного, но молчала. Бог с ним, с жалованьем, как‐нибудь проживут. Ее больше огорчала неизвестно на какой срок откладывавшаяся свадьба. И не так чтобы у матушки плохо жилось, но соседи поглядывали и шептались за спиной. Если уж невеста, то пусть кольцо дарит и сватает как положено. А одними разговорами дом не построишь.

– Ты не вздумай глазки строить, пока меня нет, – напутствовал Семен, – я недалече, вмиг узнаю и обернусь.

– Что ж ты глупости городишь! Я на работу и домой, времени нет ни на глазки, ни на сказки.

– И кольцо то, что Глеб Веньяминыч подарил, не смей носить. Я сам тебе куплю. Поняла?

– Какой Глеб? Семен, ты в своем уме? Княжич жениться собирается, невеста у него из господ – Дарья Львовна, умница и красавица. Рисует маслом, на фортепиано играет, все к свадьбе готовятся. Зачем бы ему на меня смотреть?

– То невеста, а то – другое. Будто не понимаешь… – Семен надулся и запыхтел, как поспевающий самовар, и Глафира решила не шоркать по ссадине, сам остынет и одумается.

К зиме братец Карп подарил матушке охотничий трофей – лисью шкуру, мать отдала его Глаше, а та заказала у скорняка настоящее манто, как у Елизаветы Николаевны. Носить некуда, но зато как хороша золотоволосая ладушка в рыжих ручейках густого блестящего меха! Когда‐нибудь они с Семеном поедут в Омск и там отправятся в театр – самое место такому украшению.

К свадьбе молодого княжича Шаховские затеяли переделку, и безоглядно щедрая Елизавета Николаевна одарила Глафиру слегка пообтрепавшимися снизу шелковыми портьерами и вышитыми покрывалами. Красота неописуемая! Конечно, матушка сразу спрятала все это добро в приданое, чтобы сразить сватов наповал.

Семен изредка наведывался из города, говорил туманно, смотрел рассеянно. Вроде бы помогал в какой‐то хлебной лавке, ждал повышения. Но в следующий раз то оказывалась вовсе не булочная, а часовая мастерская, где механику не в пример сподручнее строить карьеру. Лисье манто, по счастливому поводу его приезда выуженное из недр сундука, похвалил, а за колечко снова обиделся. Зря не оставила его дома. Хотя она ж не знала, когда женишок объявится.

Летом Глафира ждала объявления помолвки, но Семен куда‐то запропастился, не казал носа в родное селение. Она втайне надеялась, что устроился на речное судно, как промелькнуло однажды в его бесконечных разговорах. А что? Хорошая работа, денежная. И всю зиму можно дома есть калачи, пока ледоход не начнется.

Собственно говоря, у нее недоставало времени подолгу размышлять о своем будущем: хлопоты в связи с предстоящей свадьбой в доме Шаховских отнимали невеликий досуг. Да еще и в лазарете поселился тщедушный китаец, почти при смерти, и Веньямин Алексеич велел захаживать к нему, блинами потчевать. Жалко несчастного. Языка толком не знает, только смотрит черными бездонными прорезями, в которых несбывшейся мечты больше, чем жизни.

В сентябре, когда кипела страда, Семен наконец‐то пожаловал с гостинцами. Привез медовый пряник и сладкой наливки. А сватов так и не заслал, долгожданного колечка не подарил. Целыми днями не слезал с брички деловитого Митрия Елизаровича – старостиного сына. У того дел невпроворот: одно отвезти, другое забрать, и приятель детских игр Семка совсем не лишний. Через месяц снова засобирался в город, мол, дела. Глафира грустно пекла пироги в дорогу и печалилась непрошеным мыслям.

– Глаша, одолжи мне денег на дорогу, – попросил Семен, укладывая нажористую сдобу в котомку.

– Сколько?

– Червонца хватит, но лучше бы пару.

– Двадцать рублей, – ахнула она, – зачем тебе?

– Буду свое дело открывать, недостает. Зато ж потом навар некуда девать станет. Эх, заживем! Это ж для нас обоих.

– Да я бы и так дала, – застеснялась Глафира. Получалось, будто она жадничает.

Сбегав домой, принесла две аккуратно сложенные ассигнации и протянула в доверчивой ладошке. Колечко, подаренное Елизаветой Николаевной, предусмотрительно покинуло тонкий пальчик и до поры до времени отдыхало в бархатной коробочке на дне сундука. Семен схватил деньги и небрежно запихнул в карман.

– Осторожно, не потеряй. – Потянулась взглядом за купюрами и тут же, без паузы выстрелила ультиматумом: – Если ты когда‐нибудь засватать меня собираешься, то говори прямо с матушкой, а разговоры промеж нас не считаются, это для души.