Книги

По лезвию катаны

22
18
20
22
24
26
28
30

Артема продолжали пристально и молча рассматривать, а сам он боролся с внезапно навалившейся сонливостью. Сказывалась потеря крови и усталость. Были б уже придуманы спички, обязательно попросил бы вставить их в глаза. Не удержавшись, Артем громко зевнул.

Чтобы отогнать сонливость, он попробовал сосредоточиться на каком-нибудь предмете, подчинить внимание и сознание только его вдумчивому созерцанию. Предметом этим стала нагрудная металлическая пластина вожака. Пластина была сплошь усеяна вмятинами и царапинами. Похоже, пришлось товарищу славно порубиться на своем веку. Или она досталась ему по наследству, а перед этим прикрывала грудь многих поколений предков? Сохранились на ней и следы чеканки, какая-то надпись. Вглядевшись, Артем прочитал-таки надпись: «Тэмпё, восьмой год, третий месяц, шестой день». «Что же случилось в этот день?» — отрешенно подумал он и перевел взгляд выше. У вожака было худое скуластое лицо, на котором выделялись три особые приметы: сбритые брови, жуткий шрам через всю левую щеку и необычного вида борода — тонкая полоска, начинающаяся от нижней губы и тянущаяся по центру подбородка почти до самой шеи.

А потом Артем напоролся на взгляд, с которым не хотел встречаться. Но встретился. Раз встретился глаза в глаза, пришлось этот взгляд держать. И это было не так-то легко.

Что-то странное пряталось в этих глазах помимо властности, цепкости и жесткости. Такое впечатление — некий навсегда застывший надрыв…

Наконец главарь нарушил затянувшееся молчание.

Заговорил. И Артем не сомневался, что никто не осмелится встревать, пока не будет дано разрешение.

— Вытащите хами, — приказал вожак.

Ицумицу проворно вскочил, бросился к пленнику и, развязав тесемки, вытащил из его рта кляп. Ковыряясь с тесемками, Ицумицу продолжал жевать, чавкал над ухом — и Артема аж затрясло от желания свернуть этому козлу шею.

— Все гайдзины такие здоровые, как ты? — спросил атаман, когда пленника приготовили к разговору.

— Разные, — разлепил губы Артем и убедился, что язык все еще ему подчиняется.

— Что вез твой корабль?

К этому вопросу Артем был готов.

— Я не торговец, я нанялся простым моряком. Знаю лишь, что везли какие-то ткани. Еще видел мешки, — он подавил зевок, — которые, когда дотронешься, шуршали, будто в них песок. Видел, как грузили и закатывали в трюм бочки. Слышал, как торговцы говорили, что надеются на хорошую выручку. Вот и все, что я знаю, а задавать лишние вопросы у нас было не принято.

— Откуда ты сам? — спросил главарь. А чего тут врать?

— Русь. Есть такая страна. Лежит за китайскими землями.

«Сейчас спросит, как я попал в Китай и где выучился балакать по-японски», — устало подумал Артем. Придется расписывать, как шел по долинам и по взгорьям с русским посольством, от которого отстал, словив лихорадку, как мытарился-мытарился и в результате оказался в монастыре Шао-Линь, где от одного монаха научился японскому языку. Пускай проверяет, шлет гонцов в Шао-Линь.

Но, к счастью для уставшего языка, эту ботву Артему излагать не пришлось — потому что ни о чем таком его не спросили. Видимо, разбойничьего главаря мало интересовала история жизни и похождений чужака из неслыханной страны под названием Русь.

— Однажды в Киото я видел такого гайдзина, как ты, — вот о чем сказал разбойничий главарь. — На нем была гайдзинская одежда, а на ногах — высокие кожаные таби. А на тебе лишь внизу гайдзинская одежда. Но сверху на тебе наша одежда, в такой наши земледельцы работают на полях. И на ногах твоих я вижу цурануки. Как это понять, гайдзин?

«Вот сволочь наблюдательная».

— Это легко понять, — сказал Артем. — По дороге мне пришлось ограбить встретившегося мне в лесу человека. Иначе в своей гайдзинской одежде я бы замерз.