Так и было в Церкви. Она с самого сошествия Святого Духа и начала облекаться в свое внешнее, отрешаясь мало-помалу от внешнего ветхозаветного, как видим в Деяниях и Посланиях апостольских, по всем сторонам неизбежного для христиан религиозного действования. — И облеклась.

Но как первоначально сие облачение себя внешностью было отдано в руки самой Церкви, так и после, по устроении сего облачения, оно состоит в тех же руках Церкви. Облекшись, Церковь не связала себя тем; власть ее над своей внешностью тем не пресеклась; она осталась властной в отношении к ней на все времена. Почему как первоначально вводить все имела она свободу; так и потом все, — во всех частях, — поновлять, пополнять, изменять, она, может, и долг имеет, по требованию обстоятельств, времени и места, по руководству живущего в ней Духа. Свободу эту Святая Церковь всегда проявляла, и проявляет, и будет проявлять до скончания века.

Чтоб ты не путался в мыслях, что такое не изменяется и что может быть изменяемо, приложу примеры: чтоб быть в Церкви священству, Таинствам, церковным собраниям для молитв, чтения Писаний и Жертвы Бескровной, быть посту, благотворительным учреждениям, — это неотложный закон. Господь, Духом Святым чрез апостолов всюду это и учреждал, как только где образовывалась Церковь. Но образ ведения сих дел и частные в отношении их порядки предоставлены были на свободу каждой Церкви. И тут не все оставалось без руководства апостолов, особенно когда верующие, по неумению право удовлетворять ревность духа своего, допускали что-либо нестройное. Но свобода в сем отношении всегда оставалась за каждой Церковью. Пример очевидный представляет Церковь Коринфская. Законом только неотложным поставлялось, чтоб все вводимое было благообразно и по чину, — и чтоб оно вполне соответствовало духу веры и жизни о Христе Иисусе.

Но сия предоставленная Святой Церкви свобода не есть достояние каждого сына или дщери Церкви. Наш долг повиноваться Церкви, как мы и исповедуем в Символе веры словами: «Верую во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь». Все, что есть и установлено в Церкви, есть закон для каждого из нас, пока оно есть и держится в Церкви. — Но и мы не закованы в сие, как в оковы. Когда мы обще со всеми действуем, обязаны действовать по общему уставу; а когда делаем что дома, одни, то тут и нам оставлена свобода. Молитвы и песни в церкви читаются и поются для всех, и мы обязаны тогда объединиться в духе со всеми. Но в домашней молитве ты совершенно свободен. Для этого составлены молитвенники; но образ употреб ления их тебе предоставлен. Установлены посты, указаны и способы подвижничества — бдение, уединение, труд. А образ исполнения сего оставлен на свободу, приложен только совет: с советом все твори. В образе благотворения еще более простора и свободы. Таким образом, в нашей церковной жизни дивным образом сочетана свобода с законностью, то и другое быв направлено к преспеянию во внутренней жизни.

Слыша: «Уставы Церкви — закон», — не подумай, что закон сей обязателен потому, что определен общим голосом Церкви, — то есть в том же смысле, как в житейском быту обязателен для каждого приговор общества; ибо общество властвует над частными лицами. В Церкви Божией не так. Святая Церковь — не обыкновенное человеческое общество, а есть Тело, состоящее под Главой — Христом Господом, Духом Святым руководимое и животворимое, и благоволением Бога Отца объемлемое. Потому все в ней, — и ей на свободу предоставленное, не есть одного человеческого происхождения, и обязательно не потому, что все решили быть так, а потому, что так благоизволил Триипостасный Бог. Покорность Церкви есть покорность Богу, в той силе, прибавлю опять, в какой что установлено, то есть иное как необходимое, другое как полезное, то как утешительное, это как благоукрасительное. Почему веруем, что, исполняя все от души, мы Богу служим и Ему благоугождаем, хотя действование наше бывает лишь видимое, телесное, Бог же — Дух есть, ибо действуем с духовным настроением.

Предыдущее указание дает мне повод к следующему наведению, не бесполезному в отношении к предмету наших с тобой рассуждений. Поелику в Церкви Божией все есть по Божию изволению и поелику, исполняя то, мы службу Богу приносим, то все, малое и великое, должно быть исполняемо с полным благоговением, Богу приличествующим. Благоговение наше должно быть соразмеряемо не с великостью или малостью делаемого, а с лицем Бога, к Коему относится. Кадит ли кто, или читает и поет, или другое что делает, коль скоро небрежно то исполняет, подлежит суду творящих дело Божие с небрежением. Равно и из присущих в церкви, стоит ли кто, или поклоны кладет, или свечу ставит, если делает это небрежно, столько же погрешает, и тому же подлежит суду. Все сии и подобные действия не сами по себе важны, и не неотложно необходимы такие именно: на месте их могут быть всякие другие. Но коль скоро они приняты и уставлены и коль скоро действователем к Богу относятся, то небрежничающий в них Бога презирает и оскорбляет. То же самое должно оказать и о действованиях вне церкви (дома). Коль скоро они к Богу относятся и Ему посвящаются, то должны быть совершаемы с полным благоговением, не соразмерно с своей важностью или малостью, а как подобает действовать пред всемогущим Богом, в честь и славу Его.

Не сочти ты это замечание излишним, будто оно не к делу. Нет, я нарочно его выставляю, потому что оно дает очень важные для нашего предмета наведения. Впереди, в начале письма, было замечено, что Церковь своими уставами обнимает всю жизнь человека, с рождения до смерти, и притом во всех ее проявлениях и порядках. Следовательно, нет движения и действия, где бы внимательный христианин не встретился с чем-либо церковным. Следовательно, далее, — нет движения и действия, которое не поставляло бы его пред лице Бога, и чрез то не обязывало к действованию благоговейнейшему, как подобает действовать пред лицем Бога. Отсюда выходит, что действующий по-церковному как следует, непрерывно проходит науку благоговеинства пред Богом с посвящением Ему всего, а отсюда навык — с каждым делом видимым соединять все внимание ума, все сочувствие сердца и всю ревность воли, и все сие в религиозном духе. Ходи ты теперь в сем настроении под влиянием церковных порядков, — что получишь? Получишь то, что дух благоговеинства проникнет всего тебя и вселится в тебя. А отсюда что выйдет? Выйдет то, что ты никакой многости в церковном замечать не станешь; ибо дух благоговеинства, пребывая в тебе неотходно, все объединять будет, и у тебя во внимании будет не многое, а одно. Выйдет также, что ты ни в каком последовании церковном не будешь замечать длительности, потому что никакое последование церковное не может быть столько длительно, чтоб сравниться в сем отношении с духом благоговеинства, или превысить его, когда он неотходен и непрерывно действен. Выйдет еще и то, что ты не будешь замечать связанным себя церковной законностью, ибо тогда у тебя все будет идти извнутри, из сердца, — и ты будешь сам себе закон, или станешь таким лицом, которому закон не лежит. — Припомни теперь укор нам: «Вы облепили себя церковной внешностью (разумеется — законностью)», и смотри, есть ли какая от этого беда. Внешнее тут только внешняя оболочка неизбежная, а что составляет существо действования, то все внутренне, духовно, все идет пред лицем Бога в глубине сердца. Ходящий в сем внешнем ходит внутренне, оживляет и укрепляет дух и живет духом.

После этого, сам видишь, что если иногда в совершающем церковные последования и в участвующих в них церковность обращается в одну форму, то вина тому не в церковных порядках, а в нас. Это наша оплошность, а не неизбежная принадлежность церковности. Таковы мы, что самые назидательные и возбудительные порядки своим невниманием обращаем в бездейственные формы. То, что вчера так благотворно действовало на нас, ныне уже действует слабее, через день будет еще слабее действовать, — и так далее, пока действие сие не дойдет до нуля. И останется тогда одна форма. Так бывает и с церковностью, — так и она обращается в форму, не будучи сама в себе одной формою. Это, однако ж, подает повод отступникам и некоторым сочувствующим им умникам кричать: «Формализм! формализм!»

Бестолковый крик! Церковность сама в себе не есть одна форма, и в исполнителях ее не во всех она обращается в форму. Что же кричать-то? Ведь нельзя же по тому одному, что иные внешнюю церковность по своей оплошности обращают в безжизненную форму, отменить ее? Ибо без нее нам быть нельзя. Не следует и изменять ее или заменять новой, ибо какие порядки ни введи вместо их, мы и их обратим в одну форму. А что следует? Следует поставить нам самим себе законом так пользоваться церковностью, чтобы она не обращалась у нас в форму, ибо сама по себе она не есть одна форма, — и в исполнителях не во всех бывает такою. Вместо затевания об изменениях и отменах пусть всякий позаботится стать в ряд разумных исполнителей, и делу конец. И для этого не многое требуется. Что искренняя ревность о богоугождении требуется, об этом и говорить нечего, ибо она корень всей благочестной жизни. К ней надобно придать только нехитрый и несложный прием: всякий раз приступать к церковному действованию как в первый раз, совсем забывая, — или цены никакой тому не давая, — что совершали то когда-либо, или совершали несколько раз, — то есть приступать с тем же вниманием и благоговеинством, каким обыкновенно полна бывает душа, в первый раз приступая к священному делу. Такое правило дают святые отцы. И оно оправдывается повседневными опытами. Спроси у благоговейников, — и они подтвердят тебе это. Спроси у тех, кои ниспадали в формализм и опять поднялись из него и востекли к живому духу благоговеинстаа, — и они то же скажут.

Не изволь же думать, будто, когда внешнее в Церкви учреждено и дано в закон, то этим мы закованы в пустую формальность.

Сделаю и еще одно замечание. Выше я говорил, что ветхозаветное есть руководство от внешнего к внутреннему. А вот вышло, что и новозаветное таково же. Взрослые церковностью, содержимой как закон, поддерживают и питают в себе духовную жизнь, а молодое поколение и совсем ее в себе сим путем воспитывает. Из этого выходит, что своего рода подзаконность имеет место и в новозаветной Церкви. — И не дивись сему. Неизбежно так по нашему устройству. В естественном порядке, как говорят, животное высшее, в то время как зародыш его развивается до совершенного образования его, проходит все степени предшествовавших ему живых существ. То же и в духовной жизни. Хотя род наш теперь в христианском возрасте, но из нас всякий проходит и те состояния, в каком бывал человек в предшествовавших возрастах, то есть и мы бываем то такими, каковы были жившие до закона (детство, отрочество), то такими, каковы были подзаконные (отроки, юноши), то наконец такими, какими бывают сущие о Христе Иисусе, не по закону уже ходящие, но по духу. Потому, что мы бываем под законом церковным не укор, а похвала, — что мы идем должным порядком развития духовного и имеем все к тому потребное. Укор будет, если кто остановится на одной законности церковной. Но и ему довольно сказать: «Подтянись немножко и воодушевись». — Спросить только можно, чего ради и после того, как развивается уже духовная жизнь, не бросают законности церковной? — Ответим главное: того ради, что духовная жизнь всегда требует оживления; церковная же наша законность вся преисполнена духовными стихиями; потому ходящий в ней всегда вдыхает в себя духовное, оживляющее. Как дыхание телесное освежает и оживляет весь организм, так и хождение в церковных порядках освежает и оживляет весь состав духовной жизни. Как кровоточивая, коснувшись края ризы Господа, привлекла целительную себе от Него силу, так всякий, делающий что-либо церковное, или участвующий в том, приемлет приток духовных стихий в оживление своего духа. Внешний чин Церкви есть риза Господа, самая же Церковь — Тело Его.

Спросить еще иной может: «Если Церковь властна переменять свое внешнее, то чего ради не переменяет?» Того ради, что ей дано переменять не потому только, что она властна это делать, или не для того только, чтоб дать упражнение сей власти своей, но в таком случае, если какое-либо действие, уставом ее определяемое, перестало быть потребным, перестало назидать и питать дух. И это не по капризу некиих лиц — модников, но удостоверившись, что действительно так есть и что перемена или отмена всеми желательна в видах польз духовных, а не каких-либо удобств внешних. Если же в Церкви все назидательно, требуется и удовлетворяет потребности, а не излишество составляет, то для чего отменять или переменять? Она и не отменяет, и не переменяет.

Из всего сказанного выходит: так, стало быть, не шевелись и не затевай новизн, а живи как все жили и теперь живут по-церковному, усердно исполняя все уставы Церкви. Так делая, несомненно Богу угодишь и спасешься. А модничать станешь, — Бога прогневишь и душу свою сгубишь.

Последние три письма я направлял все к тому, чтобы убедить тебя, что поговорка ваших апостатов, будто ничего не нужно, есть пусторечие. Видишь, сколько нужно!? Все, что есть в Церкви, нужно, и ни от чего отставать не следует.

Следовало бы мне все это снова перечислить, как обыкновенно делается в заключение, но изволь сделать это сам. — И спасайся!

30. Внешнее устроение Церкви — выражение внутреннего настроения душ и ведет к возбуждению и укреплению внутреннего; существо же дела есть внутренняя жизнь, чтоб духом в Боге жить. Враг многих сбил с пути, внушая, что Богу надо служить духовно, а внешнее бросить

Не разобравши из первого твоего письма, что тебе нужно, я просил тебя написать о том пояснее. А ты опять ничего почти не сказал. Сказал слова два, но они так неопределенны, что не догадаешься, какие у тебя мысли.

Пишешь: «Видимое наружными глазами и все обряды и законы я обратил назад, а понимаю в обратном смысле».

Только и есть у тебя в ответ на мой вопрос. А тут все не ясно. Что значит: «обратил назад» и «понимаю в обратном смысле»?

Если под «обратил назад» ты хотел сказать, что ставишь внешние церковные чины и обряды в деле спасения не на первом месте, не напереди, а на втором — позади, то это правильно. Так и сама Святая Церковь разумеет, — что все ее внешнее устроение есть только выражение внутреннего христианского настроения душ и ведет к возбуждению и укреплению сего внутреннего. Существо же дела есть внутренняя жизнь, — чтоб духом в Боге жить.