Стал ясно слышен деловитый стук лебедок, сдававших два привязных аэростата с подвешенным к ним огромным транспарантом:
«Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Но мы не боимся угроз и готовы ответить ударом на удар поджигателей войны».
Рев беснующегося океана был бы ничем в сравнении с могучим криком, поднявшимся над толпой. Негодование народа, призыв к борьбе, уверенность в своей силе были в этом крике.
Но даже этот шум был покрыт ревом мотора.
Над толпою несся истребитель. Он выделывал замысловатые фигуры, развороты.
За ним тянулась струя дымного следа.
Самолет развернулся, взмыл выше. Рождаясь там, где он промчался, возникло гигантское, слово:
Слово ширилось, росло. Оно пронеслось над затихшей толпой, величественно проплыло над городом и ушло в сторону.
17 ч. 45 м. — 19 ч. 00 м. 18/VIII
I
…Я очень хорошо помню этот момент. Время приближалось к восемнадцати часам. К генералу явился с докладом начальник штаба. По красному вспотевшему лицу Рорбаха[3] я видел, что что-то неладно. Но услышанное мною превзошло все ожидания: так хорошо задуманный и тщательно подготовленный удар не дал ожидаемых результатов. Я до сих пор не понимаю, как это могло произойти: большевики встретили нас почти у границы. Самый элементарный подсчет говорит, что на обнаружение наших частей в воздухе, передачу сообщений от передовых постов к аэродромам и подъем советских самолетов (даже если бы они находились в полной боевой готовности) большевикам нужно было не меньше восьми-двенадцати минут. За это время наши головные части могли бы уже углубиться на сорок пять-семьдесят километров в глубь вражеской территории. А в действительности мы были встречены истребительными частями охранения на глубине от двух до четырех километров. Значит, когда мы подходили к границе, они были уже в воздухе и ждали нас. Они знали о нашем вылете. Значит, нас предали. Иначе это объяснить нельзя. Какой-нибудь коротковолновик-любитель сделал свое черное дело.[4]
На этот раз мы не послали разведку, чтобы не обнаружить себя, и это погубило весь замысел. Ни одно крупное соединение бомбардировщиков, посланных для закупорки большевистских аэродромов, не достигло цели. Из восьмисот тысяч килограммов бомб половина была сброшена на пограничные колхозы; вторую половину, преследуемые большевиками, бомбардировщики сбрасывали, для облегчения себя, куда попало. С удивительной последовательностью эта картина повторилась на всех трех направлениях — северо-восточном, восточном и юго-восточном. Ни одной бреши. Так тщательно разработанный план был сломан в самом начале.
Я привык видеть Бурхарда[5] во всяких состояниях, но даже не подозревал, что он может так быстро менять окраску лица. Лоб его покрылся испариной. Я сунулся было со стаканом воды, но Бурхард отшвырнул его.
По окончании доклада Рорбаха Бурхард, не оборачиваясь, крикнул:
— Приказ!
Я едва успевал стенографировать:
«Всем соединениям, входящим в первый эшелон второй волны, быть готовыми к вылету в 21 час сегодня, 18 августа. В воздух вывести девятьсот бомбардировочных машин со всеми сопровождающими частями…»
Бурхард на минуту задумался и решительно продолжал:
— Третьей сводной эскадре быть готовой к вылету в двадцать два часа…
Здесь его перебил Рорбах: