Законы ставят нас ниже государей и знати, но разве можно стерпеть вопреки рассудку, чтобы кто-либо безнаказанно ломился в наши дома и покушался на честь наших женщин?
– Не потерпим! – единодушно отозвались горожане.
На лице Саймона Гловера отразились тревога и недобрые опасения.
– Я все же думаю, – вмешался он, – что их намерения были не так уж злостны, как вам кажется, достойные мои соседи, и я с радостью простил бы ночной переполох в моем злополучном доме, лишь бы Славный Город не попал из-за меня в скверную передрягу. Прошу вас, подумайте, кто окажется нашими судьями, кто будет слушать дело, кто будет решать, присудить ли нам возмещение за обиду или отклонить наш иск. Я среди соседей и друзей и, значит, могу говорить откровенно. Король – благослови его господь! – так сокрушен и духом и телом, что сам он устранится и отправит нас к кому-нибудь из своих советников, какой подвернется в тот час… Возможно, он нас отошлет к своему брату, герцогу Олбени, а тот использует наше ходатайство о возмещении обиды как предлог, чтобы из нас же выжать побольше денег.
– Нет, из дома Олбени нам судьи не надо! – с тем же единодушием ответил сход.
– Или, может быть, – добавил Саймон, – он поручит заняться нами герцогу Ротсею*. Юный принц-сорванец обратит нашу обиду в потеху для своих веселых удальцов и прикажет своим менестрелям сложить о ней песню.
– Не надобно нам Ротсея! Он знает лишь забавы, не годится он в судьи! – снова дружно прокричали горожане.
Видя, что он успешно подвел к тому, к чему клонил, Саймон осмелел, но все же следующее грозное имя назвал боязливым полушепотом:
– Тогда не предпочтете ли вы Черного Дугласа*?
С минуту никто не отвечал. Все переглянулись, лица у людей угрюмо вытянулись, губы побелели. Один лишь
Генри Смит смело, твердым голосом высказал то, что думал каждый, но чего никто не отважился вымолвить вслух:
– Поставить Черного Дугласа судьей между горожанином и дворянином… или даже знатным лордом, как я подозреваю… Ну нет, уж лучше черного дьявола из преисподней! С ума ты своротил, отец Саймон, что несешь такую дичь!
Снова наступило опасливое молчание, которое нарушил наконец Крейгдэлли.
Смерив говорившего многозначительным взглядом, он заметил:
– Ты полагаешься на свой кафтан со стальной подбивкой, сосед Смит, а то бы не говорил так смело.
– Я полагаюсь на верное сердце под своим кафтаном, каков он ни есть, бэйли, – ответил бесстрашный Смит. – И
хоть я не говорун, никто из знатных особ не навесит мне замка на рот.
– Носи кафтан поплотнее, добрый Генри, или не говори так громко, – повторил бэйли тем же многозначительным тоном. – По городу ходят молодцы с границы со знаком кровавого сердца на плече22. Но все эти речи ни к чему. Что мы станем делать?
– Речь хороша, когда коротка, – сказал Смит. – Обратимся к нашему мэру и попросим у него совета и помощи.
Ропот одобрения пошел по рядам, а Оливер Праудфьют воскликнул: