– А ты ухватись-ка за нитку с другого конца, – сказал

Гловер. – Посмотри-ка на дело нашими глазами, друг мой

Смит: подумай, нам-то каково, Кэтрин и мне. Подумай, как осаждают бедняжку с утра до ночи и кто осаждает – хоть окна затворяй да дверь запирай! Сегодня к нам подступил один человек – такая высокая особа, что и сказать страшно… Да! И открыто выразил свое недовольство, когда я не позволил ему любезничать с моею дочерью прямо в церкви, пока священник служил обедню. А другие и того безрассудней. Иной раз я готов пожелать, чтобы Кэтрин была не такой уж красивой и не вызывала этих опасных восторгов, или хоть не такой святой – чтобы стала она обыкновенной женщиной и был бы ей мил верный Генри Смит, который сможет защитить свою жену от любого чванливого рыцаря при шотландском дворе.

– Когда не так, – сказал Генри Смит, простирая руку, такую могучую, что она могла бы принадлежать исполину,

– пусть никогда не поднять мне молота над наковальней!

Эх, свершиться бы моему желанию, красавица Кэтрин увидала бы тогда, что ничего тут нет худого, если мужчина умеет постоять за себя и за свою жену. Но сдается мне, весь мир в ее глазах – огромный монастырь, и все, кто в нем живет, должны, по ее понятиям, вести себя как на нескончаемой обедне.

– Да, в самом деле, – сказал Гловер, – она оказывает странное влияние на каждого, кто к ней приблизится…

Взять хоть этого молодого горца, Конахара, что сидит у меня на шее уже не первый год, – он, ты видел сам, горяч и заносчив, как все его родичи, а Кэтрин, стоит ей палец поднять, сразу подчинится – ей одной, больше никто в доме с ним не сладит! Она положила немало труда, чтоб отвадить его от грубых обычаев Горной Страны.

Гарри Смит заерзал на стуле, поднял свою кружку, опять ее поставил и наконец сказал:

– Черт бы его взял, этого щенка и всех его сородичей горцев! Разве это дело для Кэтрин – наставлять такого парня? С ним будет, как с тем волчонком, которого я попробовал как-то сдуру приручить заместо собаки. Все его похваливали до тех пор, пока в недобрый час я не отправился с ним прогуляться на Монкрифский холм, там он вдруг накинулся на отару лэрда* и так похозяйничал, что мне пришлось бы ох как пожалеть, не нуждайся лэрд о ту пору в доспехах. Я только диву даюсь, как это вы, отец

Гловер, разумный человек, держите у себя молодого горца

– очень, надо признаться, пригожего – и допускаете такую близость между ним и Кэтрин! Точно, кроме вашей дочери, не нашлось бы никого ему в наставницы.

– Фу, сынок, и не стыдно тебе? – укорил друга Саймон.

– Вздумал ревновать к несчастному мальчишке, которого я приютил у себя (уж скажу тебе правду), потому что в родных горах ему жилось не сладко.

– Эх, отец Саймон, – возразил Смит, разделявший все предрассудки, свойственные горожанам тех времен, – когда б я не боялся вас обидеть, я сказал бы, что зря вы якшаетесь со всякой шушерой за пределами города.

– Мне надо получать кожу откуда ни на есть, мой милый Гарри, а горцы ее поставляют всякую – оленью, сайгачью, козью, и по сходной цене.

– Еще бы не по сходной, – отрезал Гарри, – торгуют сплошь краденым…

– Ну, ну… пусть даже и так, не мое это дело, где и как они бьют зверя, лишь бы мне кожа была. Словом, я по некоторым соображениям согласился оказать услугу отцу

Конахара и взять юношу к себе. Он не настоящий горец и не во всем разделяет грубые воззрения своих сородичей глун-ами. Да к тому же я не часто видел его таким дикарем, каким он себя показал только что.

– Могли бы и вовсе не увидеть, покуда он ненароком не прирезал бы кого-нибудь, – ответил Смит все так же ворчливо.