Подъезжающую дружину заранее заметили со стены и успели приготовиться к встрече. Когда Домагость приблизился к распахнутым воротам, позади них, на краю внутреннего двора, его уже встречали: Стеня, Вестмаров сестрич, все тот же и в той же вязаной шапочке, разве что обросший маленькой золотистой бородкой, и — Велемила! А вот она сильно изменилась. Толстая темно-русая коса исчезла под нарядным убором молодухи, стройный стан был прикрыт завеской, и от всего этого она стала казаться гораздо старше — и не поймешь так сразу, что ей всего шестнадцать лет. Но вид у нее, по крайней мере, был румяный, здоровый и довольный, и у Домагостя несколько отлегло от сердца. Она держала на вышитом рушнике каравай и низко поклонилась сошедшему с коня отцу.

— Где нам хлеб, там и тебе хлеб, батюшка родной! — сказала она, подавая каравай. — Милости просим!

— Сама пекла? — Домагость отломил корку, помял, пожевал. Видно было, что рожь с примесью болотной белокрылки, — плохо у изборского воеводы с житом, едва дотянул до новой жатвы. — Вроде ничего… А городишка у вас маловат! — Он снисходительно огляделся. — И развернуться-то негде!

— Маленький, зато свой! — почтительно оправдался Стейн. — Здравствуй… батюшка!

— Здравствуй… сынок!

Домагость наконец не выдержал и обнял сначала Велемилу, потом Стейна. Уже было видно, что в войске нет надобности — то ли беглая, то ли похищенная дочь была жива и в чести, и на ее бойком лице отражался лишь некоторый стыд и смущение перед отцом, но отнюдь не недовольство своей нынешней долей.

Пошли в избу, которую раньше занимал князь Дедобор и в убранстве которой Домагость узнал многие вещи из приданого Велемилы: лари, посуду, рушники. На самом видном месте стоял на узорной подставке тот ларь, украшенный пластинами резной кости с изображением оленей, который сестре в подарок Велем привез из Корсуня. Вот где ей довелось свить в конце концов свое гнездо — кто бы подумал! Челядинки тут же забегали, подавая на стол, проворно и с толком, явно уважая молодую хозяйку.

— Благослови, батюшка! — Велемила подала жареную курицу на блюде, чтобы отец благословил ее замужество, хоть поздно, но все лучше, чем никогда.

Домагость взял блюдо, приподнял и вдруг хмыкнул:

— Что курица-то — ворованная?

Стейн первым сообразил и ухмыльнулся, потому что лучше помнил, как все это начиналось. Велемила сначала не поняла, но потом тоже прыснула от смеха, испортив торжественность этого мгновения. Но не очень огорчилась, видя, что Домагость тоже смеется. Ей даже было приятно, что и отец, похоже, помнит.

— Хотел побранить вас, да не пойму за что! — рассуждал Домагость, когда уже благословил, разломил курицу и вручил молодым грудку, а сам обгладывал по частям все остальное. То, что при дележе грудной кости Велеська уломила себе большую половину и тем самым закрепила за собой верховодство в семье, его ничуть не удивило. — Ну, Вольга учудил! И князь Ольг тоже хорош! Знал бы, какую кашу он тут заварил — нипочем бы ему Ярушку не отдал, хоть он что делай! Правда, как тут не отдать… — Он вытер пальцы о кусок хлеба и почесал в затылке. — Она-то у нас того… — Домагость огляделся, поскольку о таких делах чем меньше говоришь, тем лучше. — Опять того… — одними губами докончил он, но Велемила прекрасно его поняла. — Поздно передумывать, короче!

— Да и нас бранить тоже — поздно! — шепотом сообщила Велемила. — Матери скажи.

— Вот те раз! — Домагость, ошеломленный еще одной новостью, хлопнул себя по коленям. — Э? — Издав некий неопределенный звук, он вопросительно кивнул в сторону Стейна.

— Обижаешь, батюшка! — Велемила выразительно поджала губы. — Понапрасну, видит Лада! Один у меня муж! Откуда ж еще-то?

— Да за вами сам леший не уследит! Может, Вольга… Вот народил я девок! Давно?

— С Купалы. Как положено.

— Еще один Огнебож будет! — Домагость хмыкнул. — Что у меня ни внук, то божье дитя!

— Зачем нам еще один Огнебож? Мы и сами не без ума. Мы своему тоже какое-нибудь имя хорошее придумаем. Чтобы все удивились.

— Чтобы все удивились — вам надо жить тише воды и все по-людски делать. Вот тогда все удивятся! И что же вы придумали? — с любопытством осведомился Домагость.